Въ другой разъ въ одной изъ деревень женщина убила на своемъ огородѣ змѣю и вынесла ее на палкѣ на улицу. Сбѣжались ребятишки и нѣсколько взрослыхъ.
— Зачѣмъ ты ее убила? — серьезно спросилъ пожилой духоборъ въ мохнатой шапкѣ и съ посохомъ въ рукахъ.
— Какъ зачѣмъ? — возражала женщина. — Вѣдь это змѣя!
— Нѣтъ, ты постой, — настаивалъ духоборъ, — почему она змѣя?
— Какъ почему? — кипятилась женщина; — вѣдь кусается, тварюка!
— А развѣ она тебя укусила? — спросилъ защитникъ змѣи.
— Дамся я! — сказала женщина съ негодованіемъ. — Она черезъ дворъ лѣзла…
— А ты что? — допытывался оппонентъ.
— А я за ней съ палкой поднялась! — сказала женщина.
— А она что?
— А она побѣгла! — сказала женщина. — На, небось, не убѣжала, — прибавила она торжествующимъ тономъ.
— Ну, вотъ, — спокойно доказывалъ оппонентъ, — она себѣ лѣзла по своему дѣлу, никого не трогала, а ты на нее кинулась, какъ разбойникъ. Ты говоришь, она кусается, а я вижу, ты ее укусила, а не она тебя. Значитъ, по всему выходитъ, не она, а ты змѣя…
Въ отношеніи вегетаріанства Алдоша заходилъ гораздо дальше большинства и не хотѣлъ дѣлать никакихъ уступокъ.
— Мясо исти — разбой, — говорилъ онъ, — а молоко — грабежъ. Теленочекъ все одно, что ребенокъ. А ты что бы сказалъ, кабы у твоей жены изъ-подъ ребенка молоко отбирали?
Алдоша, разумѣется, также не признавалъ за людьми права употреблять скотъ для работы.
— «Вся тварь земная стонетъ, ожидая милости отъ сыновъ Божьихъ», — цитировалъ отъ извѣстный текстъ.
Въ прежніе годы Алдоша былъ извозчикомъ. У него было три четверки лошадей, и онъ разъѣзжалъ по городамъ съ работниками. Теперь вмѣсто верховой лошади онъ завелъ велосипедъ, на которомъ по вечерамъ дѣлалъ долгія прогулки по окрестнымъ полямъ. Когда онъ возвращался домой, лицо его было пасмурно. На мирномъ просторѣ канадской преріи онъ размышлялъ о мірозданіи, какъ новый Фаустъ, и, не находя отвѣта на свои неотвязные вопросы, смущался духомъ и ропталъ.
— Какъ криво устроенъ свѣтъ! — сказалъ онъ мнѣ однажды. — Кто его такъ устраивалъ, не знаю. Что изъ того, что мы не будемъ убивать, когда вся тварь кругомъ убиваетъ и бываетъ убиваема?
Съ другой стороны, въ воззрѣніяхъ Алдоши меня поражала стихійная, почти пантеистическая любовь къ природѣ въ ея малѣйшихъ проявленіяхъ. Чувство это относилось къ внѣшнему міру такъ бережно, что, повидимому, совсѣмъ не оставляло мѣста для человѣчества.
— Ты думаешь, землѣ легко? — говорилъ онъ мнѣ. — Ты думаешь, ей не больно? Травку возьми, — она тоже растетъ, тянется къ солнцу. Не для тебя вѣдь, а сама для себя… А мы все норовимъ оторвать или отрѣзать… Раскапываемъ землю желѣзомъ и называемъ это работой, — прибавилъ онъ съ оттѣнкомъ горечи въ голосѣ.
