— Это все равно, — сказалъ Гриффитъ, — идите до католической церкви, а потомъ спросите у перваго встрѣчнаго, гдѣ живетъ русскій ораторъ. Вамъ навѣрное укажутъ.
На другое утро я рѣшился воспользоваться указаніемъ Гриффита и, разыскавъ католическую церковь, обратился съ вопросомъ къ группѣ рабочихъ, стоявшихъ у ея воротъ. У меня были, признаться, нѣкоторыя сомнѣнія относительно возможныхъ результатовъ, но они оказались совершенно неосновательными.
— Русскій ораторъ, — тотчасъ же откликнулся одинъ изъ группы. — Мак-Ауски? — Въ этой передѣлкѣ имя соотечественника звучало совсѣмъ по-ирландски. — Пойдемте, я вамъ покажу.
Онъ отвелъ меня въ переулокъ и указалъ на рядъ деревянныхъ домовъ, очень похожихъ другъ на друга и занимавшихъ цѣлую сторону квартала. Одинъ домъ только теперь достраивался. Рядомъ у крылечка сидѣлъ молодой человѣкъ въ ситцевой рубахѣ и большихъ сапогахъ и читалъ библію.
— Я Мужовъ изъ Кіева, — отрекомендовался онъ. — Макарскій, къ вамъ гости! — обратился онъ куда-то вверхъ, по направленію къ строящемуся дому.
Изъ нутра недостроенной крыши вылѣзъ человѣкъ въ рабочемъ костюмѣ и спустился на улицу. Онъ держалъ въ рукѣ хитро изогнутый скобель, но услышавъ, что мы изъ Нью-Іорка и недавно пріѣхали изъ Россіи, быстро и искусно забросилъ его наверхъ и предложилъ намъ войти въ домъ. Моя жена выразила сожалѣніе, что мы отнимаемъ у него рабочее время. Макарскій весело разсмѣялся.
— У меня нѣтъ хозяина, — объяснилъ онъ, — всѣ эти дома мои собственные.
Это былъ человѣкъ высокій, костлявый, съ просѣдью въ бѣлокурыхъ волосахъ и веселыми голубыми глазами. Ему могло быть около 50-ти лѣтъ, но движенія его сохранили юношескую живость, и рѣчь его отличалась стремительностью и пылкостью, которыя пріобрѣли ему вышеприведенное прозвище.
Домъ Макарскаго былъ устроенъ на славу. Гостиная и зала были наполнены мягкою мебелью собственнаго издѣлія хозяина. У стѣны стояло фортепіано, и по столамъ были разбросаны прекрасные фотографическіе альбомы. Хозяйка, впрочемъ, не дала намъ разсматривать ихъ. Она увела насъ въ столовую и усадила за широкій деревянный столъ, который былъ такъ чисто оструганъ, что не нуждался въ скатерти, потомъ выставила передъ нами батарею закусокъ и вареній въ польскомъ, русскомъ и англійскомъ стилѣ, которыя сдѣлали бы честь даже Пульхеріи Ивановнѣ Товстогубовой. Госпожа Макарская была просторная и хорошо сохранившаяся женщина, но ея лѣвая щека была прорѣзана глубокимъ шрамомъ, который восходилъ къ виску и терялся въ русыхъ волосахъ, еще совершенно свободныхъ отъ сѣдинъ. Госпожа Макарская говорила по-польски. Мужъ ея одинаково свободно говорилъ по-польски и по-русски, по-англійски и по-нѣмецки, постоянно смѣшивалъ всѣ нарѣчія и перескакивалъ съ одного на другое. Иногда мнѣ казалось, что у него во рту не одинъ, а цѣлыхъ четыре языка.
