— А развѣ есть армянскіе молокане? — наивно спросилъ я.
Я привыкъ считать, «на основаніи авторитетовъ», что ученіе русскихъ сектантовъ не имѣетъ никакого успѣха среди инородцевъ на Кавказѣ.
Но госпожа Казабова, видимо, не раздѣляла этого убѣжденія.
— О, много! — отвѣчала она на мой вопросъ, задумчиво качая головой. — Протестане, молокане, эти — какъ ихъ по вашему? — прыгунцы, всякія разныя вѣры.
Она разсказала мнѣ даже, что 500 семей армянскихъ сектантовъ собираются переселиться изъ Карской области въ Канаду и что армянское Переселенческое Общество послало въ Іорктонскій округъ протестантскаго миссіонера изъ армянъ осмотрѣть землю и приготовить для переселенцевъ почву въ прямомъ и переносномъ смыслѣ.
— Ахъ, это хорошо! — съ энтузіазмомъ говорила она. — Я такъ радъ! Скучно намъ тутъ. Наши люди никимъ нѣту. Русскіе мало. А галиціане, которые ходятъ, — пьяници, ругательные. Добрый, старательный человѣкъ совсимъ нѣту!..
— А духоборы? — возразилъ я.
— А ты видѣлъ одинъ духоборскій баба въ Виннипегу? — отвѣтила она съ упрекомъ. — Скажи, пожалюйста…
Я долженъ былъ признаться, что до сихъ поръ видѣлъ только мужчинъ.
— Духоборскій баба на земля сидитъ, — продолжала армянка, — свой хлѣбъ кушаетъ. Я тоже стану садиться на земля.
Дверь веригинской комнаты продолжала оставаться закрытой. Я вынулъ изъ кармана визитную карточку, надписалъ на ней имя хорошаго петербургскаго журнала и, подманивъ къ себѣ дѣвочку, которая опять выскочила въ кухню, попросилъ ее передать Веригину мое посланіе.
Дѣвочка оказалась болѣе надежнымъ курьеромъ, чѣмъ Сеня Рыбинъ.
— Что же вы его тамъ держите? — раздался черезъ минуту изъ-за двери густой, бархатный голосъ. — Пускай онъ идетъ сюда.
Половина, занятая Веригинымъ, состояла изъ небольшой клѣтушки, болѣе похожей на табакерку, чѣмъ на комнату. Глубина ея была заставлена постелью, и единственный стулъ, стоявшій впереди, былъ совсѣмъ прижатъ къ двери для того, чтобы оставить мѣсто для прохода. Веригинъ сидѣлъ на кровати въ одномъ бѣльѣ, спустивъ на полъ ноги, обутыя въ туфли. Его крупная фигура казалась еще больше въ тѣсной и бѣдной рамкѣ. Лицо его показалось мнѣ теперь еще красивѣе, чѣмъ прежде. Особенно хороши были глаза, постоянно мѣнявшіе выраженіе, — то задумчивые, то ласково убѣдительные, часто насмѣшливо-остроумные, потомъ вдругъ заглядывавшіе собесѣднику прямо въ душу такимъ пытливымъ, пронзительнымъ взглядомъ. Смолоду Веригинъ, должно быть, былъ замѣчательнымъ красавцемъ. Теперь виски его подернула сѣдина пятнадцати обдорскихъ зимъ, вокругъ глазъ лучились сѣти морщинъ, наложенныхъ долгими размышленіями досуга многолѣтней ссылки. Ему было теперь сорокъ четыре года отроду, но въ Канадѣ онъ былъ совсѣмъ недавно, немногимъ больше полугода.
