Часы пробили шесть. Рабочій день былъ оконченъ, и мужчины одинъ-по-одному стали собираться въ переселенческій баракъ. Пришелъ менонитскій проповѣдникъ, рыжій и приземистый, въ башмакахъ, огромныхъ, какъ лодки, и съ громаднымъ сѣрымъ цилиндромъ на головѣ, похожимъ на печную трубу. Онъ говорилъ по-нѣмецки, но все-таки часто вставлялъ въ рѣчь ломаныя русскія слова. Онъ разсказалъ мнѣ, что нарочно пріѣхалъ изъ своей деревни за 30 миль отъ города и что на-завтра онъ собирается проповѣдывать въ баптистской молельнѣ, куда сходились для молитвы почти всѣ русскіе переселенцы. Молельня эта, по его словамъ, пріобрѣла совершенно международный характеръ, и даже англійскіе члены конгрегаціи учатся распѣвать русскіе гимны вмѣстѣ съ переселенцами. Вслѣдъ за нѣмцемъ прошелъ какой-то старый полякъ или литвинъ, пьяный, истерзанный, безъ сюртука и съ бутылкой рома въ карманѣ. Голова у него была бѣлая, какъ лунь, но онъ держался пѣтушкомъ и даже отпускалъ довольно вольныя шутки. Женщины относились къ нему съ неистощимымъ терпѣніемъ.
— Выпилъ, старый! — добродушно говорили онѣ и очень скоро уложили его спать въ углу на тюфякахъ, прикрывъ его какой-то пестрой попоной, изображавшей одѣяло.
Большая часть пришедшихъ все-таки были русскіе. Они явились, какъ были на работѣ, въ грязныхъ холщевыхъ рубахахъ и съ руками, запачканными въ глинѣ. Все это были, очевидно, новички; даже ихъ рабочая одежда имѣла характерный русскій покрой и отличалась отъ американской. Картузы у нихъ были русскіе съ кожанымъ козырькомъ и ватнымъ подбоемъ. Нѣкоторые были совсѣмъ безъ шапокъ. У одного на головѣ красовался бѣлый гречневикъ совсѣмъ архаическаго вида.
Въ баракѣ, впрочемъ, не на чемъ было даже присѣсть.
— Пойдемъ лучше къ намъ! — предложилъ Капустинскій, рослый и костлявый портной, который жилъ въ Виннипегѣ уже третій годъ и имѣлъ болѣе постоянное обиталище, чѣмъ другіе.
Жилище Капустинскаго было на другомъ концѣ главной улицы. Онъ занималъ нижній этажъ полуразрушеннаго дома, въ верхнемъ этажѣ котораго находился складъ старой мебели. Внизу было такъ сыро и темно, что мы даже не подумали войти внутрь его и усѣлись на дворѣ на обрубкахъ бревенъ, разбросанныхъ по всѣмъ угламъ.
И здѣсь было много ребятишекъ. Они копошились у задней стѣны, на кучѣ песку за бревнами.
На мой вопросъ Капустинскій объяснилъ, что у него тоже девять дѣтей. Это, повидимому, было установленное число. Кромѣ собственныхъ дѣтей у Капустинскаго были два племянника и два пріемыша, и вся семья состояла изъ пятнадцати человѣкъ.
