Въ то же самое время за нѣсколько кварталовъ у Медисонова Сквера происходилъ огромный митингъ совсѣмъ другого рода. Президентъ юніона углекоповъ Мичель, высокій и сухой, какъ будто совсѣмъ высохшій отъ шестимѣсячной агитаціи, говорилъ рѣчь такимъ же разбитымъ и хриплымъ голосомъ. Онъ не спалъ четыре ночи подърядъ и качался отъ усталости, но зубы его были крѣпко стиснуты, и короткія слова звучали, какъ удары.
— Товарищи! — говорилъ онъ, — мы будемъ держаться до конца, если понадобится, цѣлую зиму. Тресты захватили все: земли, машины и капиталы, но они не могутъ добывать уголь безъ человѣческихъ рукъ. Пусть они приводятъ къ намъ войска охранять свой порядокъ. Мы настоимъ на своемъ, и даже филиппинскіе горлорѣзы не могутъ принудить насъ работать противъ нашей воли.
Публика слушала съ лихорадочнымъ воодушевленіемъ и гремѣла отвѣтными кликами. Въ разныхъ концахъ площади ходили небольшія группы, растянувъ между собой американскій флагъ, и собирали деньги въ пользу углекоповъ. Каждый флагъ обращался въ широкій полуоткрытый мѣшокъ и содержалъ кучу никкелевыхъ пятаковъ, составляющихъ обычную мелкую покупательную единицу въ Нью-Іоркѣ. Но между бѣлыми пятачками темнѣло довольно много мѣдныхъ одноцентовыхъ монетъ, которыхъ въ щедромъ Нью-Іоркѣ никто не подаетъ даже въ милостыню нищему, но которыя здѣсь пригодились, какъ убогая лепта бѣдняка.
* * *
Дни сливались въ недѣли, а недѣли въ мѣсяцы. Но время отъ времени, въ родѣ приступовъ возвратной лихорадки, являлись припадки тоски по родинѣ. Окружающая дѣйствительность вдругъ начинала мнѣ казаться страннымъ сномъ, отъ котораго нужно освободиться, какъ можно скорѣе, и вернуться къ той, къ «настоящей» жизни. Въ такія минуты я усиленно бродилъ по городу изъ конца въ конецъ и старался отыскать что-нибудь русское, родное, такое, что бы среди этого международнаго базара я могъ назвать близкимъ и своимъ. Я забирался въ самое сердце Нижняго Города, заходилъ въ дешевый ресторанчикъ, гдѣ одесскій еврей кормитъ компатріотовъ щами и гречневой кашей съ масломъ, заглядывалъ въ русскій клубъ, похожій на ветхій шкафъ, наполненный книжнымъ хламомъ, искалъ русскихъ вывѣсокъ надъ лавками и приглядывался къ лицамъ прохожихъ, усиленно и напрасно стараясь отыскать что-нибудь доподлинно русское, даже русопетское, насквозь пропахшее дымомъ отечества и запечатлѣнное самой несомнѣнной національной маркой. Обыкновенно мои патріотическіе припадки приходились по воскресеньямъ, ибо свобода и досугъ худшіе враги человѣческаго покоя. Они пробуждаютъ память и заставляютъ выходить наружу все, что было спрятано подъ спудомъ и на время забыто.
