— Выпьемъ по румочкѣ! — сказалъ Терахъ, увлекая Павла и Шустермана къ гостепріимному столу.
Подобно многимъ еврейскимъ рабочимъ, Терахъ былъ не дуракъ выпить и даже посѣщалъ американскіе кабаки не хуже обоихъ Ивановъ и Эпингофа.
— Каждому человѣку есть хорошо по-своему, — ораторствовалъ Терахъ. — Тебѣ, Павло, по-твоему, а у тебе, слесарь, дѣти нѣту, тебѣ хорошо по-твоему. А у мене дюжинка дѣти, мнѣ хорошо по-моему… Давайте выпивать!..
— Молчи, замазка! — сказалъ Шустерманъ, морщась. — Я не пью водки.
— Отчего ты сердишься, слесарь? — сказалъ Терахъ въ примирительномъ тонѣ. — Ну, не надо, не пей… Ты и безъ водки пьянъ, самъ собою пьянъ, — прибавилъ онъ со смѣхомъ. — Я вотъ купилъ себѣ участочекъ, построилъ себѣ домичекъ. Я и дѣтки мои. Намъ тоже хорошо… Выпьемъ, братики, и запоемъ…
«Намъ хорошо, а другимъ не очень, —
Споемте-ка пѣсенку!»
затянулъ онъ тонкимъ голосомъ популярную еврейскую пѣсню.
«Фляжка и водочка
На радость человѣку.
Пейте, ребята, на здоровье,
Откупоримъ бутылку:
Вся мудрость земной жизни
Плаваетъ въ настойкѣ»
[9].
— Видишь, размокъ… — сказалъ Рудневъ одобрительнымъ тономъ. — Ахъ ты, кирпичъ необожженный! Ну, давай, выпьемъ!
— А что же вы дѣлаете? — спрашивалъ Рулевой Усольцева, — всѣ вмѣстѣ?
— А что намъ дѣлать? — переспросилъ Усольцевъ. — Собираемся по субботамъ, книжки читаемъ. Есть въ нижнемъ городѣ, въ Дантанѣ, библіотека барона Гирша. Тамъ русскія книги тоже держатъ. Мы беремъ. Когда господина Чехова, когда Графа или этого проходимца Горькаго…
Послѣднее имя онъ произнесъ особеннымъ ласковымъ тономъ, и ругательный эпитетъ вышелъ у него ласкательнымъ.
— Зачѣмъ русскіе люди пріѣзжаютъ въ Америку? — сказалъ Рулевой, какъ будто обращаясь къ самому себѣ.
— А зачѣмъ другіе люди ѣдутъ? — степенно возразилъ Усольцевъ. — Рыба ищетъ, гдѣ глубже, а человѣкъ — гдѣ лучше.
— А откуда узнаютъ? — снова спросилъ Рулевой.
— Ну вотъ! — сказалъ Усольцевъ. — У насъ въ Одессѣ даже всѣ ребятишки знаютъ, что въ Америкѣ заработки лучше. Между тѣмъ тоже другъ за дружкой тянутся. Я вотъ сюда пріѣхалъ, а за мной Павелъ, а за Павломъ ужъ новый тянется. Третьяго дня прислалъ письмо, пишетъ: «Распродаю все и ѣду въ Нью-Іоркъ».
Рулевой не сказалъ ничего.
— И даже я вамъ скажу, — продолжалъ Усольцевъ, — порядочно-таки въ Америкѣ русскихъ. Вотъ мы у Парнака и К° работаемъ: насъ собралось тамъ четверо русскихъ столяровъ. А съ Шустерманомъ вмѣстѣ тоже двое русскихъ слесарей работаютъ изъ-подъ Москвы и все новопріѣзжіе: кто два года, кто годъ, кто шесть мѣсяцевъ.
