Генрих был прав, конечно же. Он всегда был прав. Но я всё равно не могла раскрыть ему своих планов — единственный секрет, который я хранила от него со дня нашего знакомства. Раньше мы всё друг о друге знали. Раньше я дважды не подумала, прежде чем раскрыть ему самую большую свою тайну — тайну моего происхождения. Я взяла и рассказала ему о том, что я и вся моя семья были евреями, живущими по давно подделанным документам, хотя он и был штандартенфюрером СД и мог запросто отправить нас всех вон из страны за такие признания, и это если бы нам повезло, а то бы и прямиком в работные лагеря. Но я всё равно ему всё рассказала. Потому что доверяла ему. Потому что любила. Потому что знала, что и он так же сильно меня любил.
Раньше и он мне во всём доверял. Доверял достаточно, чтобы раскрыть мне то, что был он на самом деле двойным агентом, начавшим работать на американскую секретную службу за несколько лет до нашей встречи. Раньше у нас не было друг от друга никаких секретов. Но это всё было раньше — до того, как Гейдрих убил моего брата.
Он не сам спустил курок, но это нисколько не уменьшало его вины. Когда я пришла к нему с просьбой перевести Норберта с позиции надсмотрщика в Аушвице, позиции, которая и стала началом конца для моего брата с ежедневными ужасами и мучениями, применяемыми к его народу, шеф СД попросту отказался меня слушать. Он мог бы спасти Норберту жизнь одной своей подписью, но не захотел. Просто потому, что ему нравилось играть в Бога. Просто потому, что ему было плевать на человеческие жизни. И вот поэтому он скоро расстанется со своей.
Я заметила совсем не хорошую ухмылку у моего двойника в зеркале. План, который обрисовал для Гейдриха лидер австрийских СС доктор Кальтенбруннер, был просто беспроигрышным. А лучшей его частью было то, что в случае расследования, которое наверняка последует, не было ни единого шанса, что кто-то мог бы заподозрить нас двоих.
— Генрих, ты же знаешь, как я тебя люблю, правда? Обещаю тебе, скоро всё закончится. Просто дай мне ещё немного времени и не беспокойся ни о чем. Я знаю, что делаю.
— Почему тогда ты мне ничего не расскажешь? Как будто я бы не стал тебя слушать и отказался бы тебе помочь…
В его голосе звучала плохо скрытая обида. Я тоже его понимала: когда твоя собственная жена идёт к кому-то другому за поддержкой и более того, хранит это от тебя в тайне, это самая первая причина, чтобы чувствовать себя обиженным. Я повернулась на стуле лицом к нему и посмотрела ему прямо в глаза.
