Чей-то голосъ бойко напѣвалъ:
Жилъ былъ князь,
Свалился въ грязь,
Запачкалъ лицо
И сталъ «гацо» (простолюдинъ).
Мы встрѣчали разныхъ людей, туземцевъ и чиновниковъ, и думцевъ, и истинно-русскихъ патріотовъ. Были въ редакціяхъ мѣстныхъ газетъ туземныхъ и русскихъ: «Закавказье», «Сангакъ», «Амирани» «Хомли».
Онѣ не имѣютъ ни гроша, но существуютъ и даже платятъ штрафы. Начальство закрываетъ ихъ, но онѣ опять открываются.
— А какой гонораръ вы получаете? — полюбопытствовалъ я.
— Гонораръ? — удивился редакторъ, а потомъ даже обидѣлся. Развѣ нельзя работать безплатно ради идеи?
Городъ южный, солнечный, шумный и обильный. Фрукты уже поспѣвали. Первые персики продавались на улицахъ по 20 копеекъ десятокъ. Каждую осень въ разгарѣ сбора они продаются за безцѣнокъ, ибо вывозить ихъ некуда. Нѣтъ рынка, а на желѣзной дорогѣ нѣтъ никакихъ приспособленій — ни холодильниковъ, ни особыхъ вагоновъ. Виноградъ уродился на славу, но никто ему не радовался… Не было сбыта и на прошлогоднее вино. Не хватало даже посуды. И Кавказъ потихоньку молился странною мѣстной молитвой:
«Пошли, Боже, градъ, побей виноградъ».
Подъ грудами своихъ богатствъ Кавказъ задыхался, но былъ бѣденъ, почти нищъ.
Населеніе было нервное, подвижное. Въ семь часовъ приказчики торопливо выскакивали на улицу и съ грохотомъ опускали желѣзныя ставни. Они торопились на волю, на улицу, на гулянье.
— У насъ вездѣ восьмичасовой день, — объясняли мѣстные люди. — Мы, южане, любимъ гулять побольше..
Но гулять, въ сущности, было негдѣ. Не было шумныхъ садовъ, людныхъ сборищъ уличнаго пѣнія, того народнаго веселья, которымъ кипитъ по вечерамъ южная Франція и Италія. Ибо все-таки это былъ русскій городъ, съ русскими нравами.
Россія отличается отъ Европы прежде всего народной угрюмостью. Въ ней не поютъ по вечерамъ и молодежь не пляшетъ въ праздникъ. Даже скучная Финляндія пляшетъ по воскресеньямъ, начиная отъ Теріокъ. Россія пьетъ водку и ругается матерно.
— Гдѣ ваши гулянья? — спрашивалъ я тифлисцевъ.
— Были гулянья, да Голицинъ запретилъ.
— Гдѣ мѣстная музыка?
— Прежде играли на зурнѣ, но Голицинъ нашелъ, что это неприличный инструментъ.
Къ вечеру мы забрались на гору Святого Давида по подъемной желѣзной дорогѣ, которая составляетъ законную гордость Тифлиса, ибо ни одинъ русскій городъ не имѣетъ такой дороги и такого чуднаго вида сверху внизъ на долину.
Общество было пестрое: лѣвые кадеты, мѣстные автономисты и самые правые статскіе совѣтники россійскаго привоза. Мы обѣдали двумя отдѣльными группами. Но послѣ обѣда мы подошли къ парапету, стали смотрѣть внизъ и незамѣтно перемѣшались.
