— Мы на посадочном! Снижение 5 метров!
Мы снижаемся со скоростью 5 метров в секунду, мы на курсе и на глиссаде, по крайней мере, мы на это надеемся. Если приборы не врут и штурман правильно рассчитал скорость снижения, то скоро мы должны увидеть огни полосы. Вертикальная стрелка НПП дрогнула и заняла положение чуть правее от центра.
— Командир! Есть сигнал курсового маяка! Вижу! Полоса справа от нас, доверни вправо!
— Да нет же, нет, не вправо, влево! Это обратный лепесток! Мы все наоборот видим!
— Сто метров! Восемьдесят! Шестьдесят! — штурман отсчитывает высоту.
Она все меньше и меньше, с каждым отсчетом штурмана я чувствую, как капли холодного пота бегут по моей спине, по лбу… Полосы не видно.
— Оценка!
— Решение!
Мы подошли к высоте принятия решения. На вопрос штурмана: «Решение» я должен ответить, какое решения я принял: мы садимся или уходим на второй круг. Если до высоты принятия решения не установлен надежный визуальный контакт с землей, то есть если я не вижу ни земных ориентиров, ни огней полосы, нужно уходить на второй круг. Если я не отвечу, то помощник командира16, правый пилот, должен сам перевести движки на взлетный режим и уходить. Ни земли, ни огней полосы я не вижу. Но уходить на второй круг нельзя! Уход — это смерть.
— Садимся! — хриплю я и сжимаю штурвал до боли в кистях, до хруста. Глаза мои впиваются в ночную тьму, но полосы я не вижу! Впереди только ночь, только облака, словно ничего больше нет в этом мире, кроме мрака и тьмы. Где-то там, за этой пеленой дождя и тумана, на аэродроме, десятки пар глаз всматриваются в темноту, стараясь разглядеть идущий на посадку самолет, в чреве которого те, которые пережили кошмар землетрясения, и снова находятся между жизнью и смертью. Пламя горящего мотора освещает их искаженные ужасом лица. Но я не должен, не должен думать об этом. Нет, сейчас я не человек, у меня нет эмоций и чувств, я машина, я часть этого самолета, только железная воля и холодный расчет, и больше ничего. Я не имею права на ошибку. В салоне пассажиры. Посадить самолет — еще не все. Нужно обеспечить их эвакуацию из горящей машины.
— Бортоператоров17 в салон! Подготовить аварийные выходы!
— Вижу, вижу полосу! — кричит штурман, — Командир, вижу, вижу!
— Полосу вижу, сажусь!
Огни посадочной полосы возникли из мрака ночи именно там, где мы должны были их увидеть. Мы вышли точно! Пора выравнивать. Двигатели на малый газ, штурвал на себя, еще, еще чуть-чуть, крен убрать. Машина дрогнула, коснувшись земли, она покатилась по бетонке, колеса шасси гудят на стыках плит. Мы сели. Но праздновать победу еще рано. Полет считается законченным, когда машина уже на стоянке и двигатели выключены. А у нас еще скорость выше нормы, и двигатель горит. Переводим на реверс два симметрично расположенных двигателя, чтоб нас не развернуло на полосе. Скорость падает, теперь можно тормозить. Мы остановились в самом конце полосы. Вокруг нас уже суетятся люди, машины, пожарные уже тушат горящий мотор. Все. Мы сели. Мы живы! Нет, не все! Еще не все! Нужно эвакуировать пассажиров из горящего самолета, среди которых больные и раненые. Не допустить паники. Когда весь этот ужас был позади, когда потушили горящий мотор, и пассажиров увезли с летного поля, я опустился на траву возле полосы и подставил лицо летящим из темноты каплям дождя. Мы сели. «На честном слове и на одном крыле», как в той старой песне. Все было кончено.
