— Вы теперь едите конфеты, мистер Сю.
— Да, — сказал он. — И всегда делился с девочкой. Я пытался дать ей хорошую жизнь, мисс Сян. Одежда, теплая вода, еда, музыка, конфеты… Даже катал ее.
— Катали, мистер Сю? У вас есть лошадь?
— Нет, мисс Сян, — сказал он, — Дью-ри-а.
Я не сразу поняла, о чем он, а потом мой рот раскрылся.
— «Duryea»? — сказала я. — У вас есть автомобиль?
Он кивнул, мой рот раскрылся еще шире. Когда я впервые увидела автомобиль, я думала, его тянут невидимые лошади. Во всей стране было меньше сотни работающих автомобилей. Они были для элиты, вещью странных миллионеров. В редких случаях, когда «Duryea Motor Wagon» появлялся, гремя, на улицах Китайского квартала, все собирались посмотреть на замысловатый прибор, и водители гордо махали, словно принцы восхищенной толпе.
— Почему же я вас ни разу не видела на машине, мистер Сю?
— Я оставляю ее в конюшне, которую снимаю вне Китайского квартала, — сказал он. — Кататься чудесно, мисс Сян, и моя «жена» любила, когда я брал ее с собой, — он глубоко вдохнул, встал и прошел по комнате. Свет из окон сделал его силуэтом. Квартира была такой большой, что он словно тонул в пространстве, одиноко плыл по океану.
— Как она проводила дни?
— Она ходила в миссионерскую школу, — сказал он. — За каждую хорошую оценку я награждал ее лимонной карамелькой.
— Что за лимонная карамелька?
— Вкусная твердая конфета. Хотите, мисс Сян? Или лучше мятную?
— Может, позже, мистер Сю, — сказала я, чтобы быть вежливой. — Я не знала никого, кому так нравятся конфеты.
— Конфета — часть того, как я решил жить, — сказал он. Его улыбка обезоруживала бы, если бы боль не была видна за ней. — На сахарной плантации заставляли работать, пока солнце жгло спину, и надзиратели били меня, если я плохо работал. Приходилось трудиться весь день, даже если мышцы болели. Я всегда хотел пить, кожа была сухой, и я был окружен сахарным тростником. Вокруг меня были сладости, которые нельзя было попробовать. Я страдал днями, чтобы другие могли пробовать сладости.
— Я думала, вы ели конфеты, потому что не любили сигары. А теперь понимаю, что конфеты означают для вас, — сказала я. — То, что вы едите сладости, подтверждает вашу свободу, да?
Он задумчиво кивнул.
— И чистые руки. Мои ладони всегда были в мозолях и грязи, когда я был мальчиком. Теперь для меня важны чистые руки, — он прошел к комоду, опустил руки в чашу и потер их там. Мы молчали миг, он пронзал меня задумчивым взглядом.
