Важность знания своей аудитории состоит не только в достижении коммерческого успеха, но есть и вторая цель – идеологическая. Если в случае американского кино она может быть вторичной по отношению к цели коммерческой, то в случае российского телевидения она принципиально первична.
Кстати, все выступают против фейков по той причине, что они контридеологичны, противоречат доминирующей идеологии, хотя соответствуют идеологии популистской. В этом случае мы не говорим о правде/неправде, а о том, что они рисуют контркартину действительности. И делают это столь удачно, что побеждают официальную версию.
Есть картины мира стратегические, которые не меняются очень долгий период. Это, к примеру, сказки, они созданы 6–8 тысяч лет назад. И с тех пор сказку о Красной Шапочке повторяют всем новым поколениям детей, обучая их опасности контактов с «чужими».
Мифологические образы постепенно тоже оказываются подверженными определенным трансформациям. Можно вспомнить парадоксальный переход от центральности добрых героев к злым, когда появилась добрая Баба Яга, когда мы начинаем сочувствовать Волку, который никак не может поймать Зайца.
Нина Спутницкая увидела еще и такие трансформации: «Официальный дискурс в советские времена предпочитал апеллировать к образу медведя, а серый хищник имел исключительно отрицательные коннотации: уголовник, носитель хаоса. Даже в оттепельное время он представал в облике хиппаря и алкоголика, демонстрировал неконтролируемые приступы агрессии и навязчивые фобии, связанные с зайцем (серия о „Маугли”, добротная экранизация, следовала букве источника, а „Волк и теленок” Михаила Каменецкого по сценарию Михаила Липскерова – исключение, подтверждающее правило). Однако мифологема волк-пес весьма эффективно использовалась тем же официальным дискурсом до советского периода. Песья голова на седлах опричников означала собачью преданность, передвижение отрядами по дорогам во исполнение царского указа ассоциировалось с волчьей стаей. Заметим, отношение к собаке-волку в определенной мере маркирует отношение художника к официальному дискурсу. Достаточно вспомнить резко отрицательное отношение Сергея Эйзенштейна к опричнине, продемонстрированное в „Иване Грозном”. Сегодня в России мифологема волка-пса снова актуальна. Официальная культура обратилась к ней как к символу стайного поведения и рабской преданности. Сама за себя говорит группа байкеров „Ночные волки” и патронаж их действующим президентом. Контаминация с опричниной здесь очевидна, а волк становится как бы семейным тотемом, волшебным помощником власти. Интерес к хищнику согласуется с монархическими амбициями, ведь волк, в отличие от медведя, не содержит прямых ассоциаций с Россией. Реабилитация волчьей темы в современной российской культуре находит себя и в анимации. Актуализация этого персонажа (франшиза „Иван Царевич и Серый Волк”, „Савва. Сердце воина”) и его вариаций из семейства млекопитающих отряда хищных (рисованные песики из проектов „Белка и Стрелка”, „Барбоскины”) есть своего рода реакция массовой культуры на инициативы правящей элиты. Хотя собака выступала и в советское время своего рода дублером медвежьего символа. Тем более тому были известные основания: достаточно вспомнить мотив собаки в космосе, когда она представляла и советского человека, и человечество вообще. Но „серый” не был ни медиатором, ни модератором, гладиатором он тоже не был. Однако сегодня „носитель антигосударственных начал” меняет статус» [9].
