— Так-от я глаголю, стрел у нас, знамо дело, прибавилось. Но ежели у маленького отряда мунгал имеется столько хрушких луков, нужно немедля бежать к воеводе и молвить ему, что пора поливать водой соломенные и щеповые крыши наших истоб, и мазать их грязью, — он с силой втянул в себя воздух. — Индо они займутся от огня в один момент, ежели нехристи обмотают древки горящей паклей и станут посылать стрелы так же, как нонче, и от нашего города останутся только тлеющие угли.
Охрим, свернувшийся клубком под проемом, сипло прокашлялся:
— Вряд ли крыши возьмутся полымем, нонче вся солома на них во льдах, а когда совсем потеплеет, лед-от потечет и промочет ее наскрозь.
— А ежели горящая стрела пробьет крышу-то и застрянет под застрехами, тогда как? — подал голос Бранок. И сам же ответил. — Тогда вся хата займется полымем изнутри.
Вятка помолчал, прислушиваясь к посвисту стрел вверху и сбоку от головы, потом сказал:
— Надо покрыть крыши сырыми досками и грязными шкурами. Нонче этой воды и грязи — не жалей, благо, на дворе самая-та распутица.
Помощники не ответили, было видно, что они согласились с его доводами и теперь мысли перекинулись с мирских дел на военные приготовления. Обстрел прекратился так-же неожиданно, как начался, вдали растаяли громкое фырканье и топот копыт мунгальских коней с визгливыми восклицаниями необычных всадников. Вятка хотел было расслабиться, он намеревался обратиться к друзьям с каким-то вопросом, но тут-же снова чутко навострил уши. Услышал вдруг какой-то непрерывный шорох, будто в летнюю пору приближался по крышам истоб и по кронам деревьев крупный дождь. Он все усиливался, нагнетая смутное беспокойство, словно переходил в сплошной ливень с градом, обещающий залить водой округу и побить рыбьи пузыри на окнах.
Бранок переглянулся с Охримом, оба снова взялись за луки, между указательным и средним пальцами скользнули длинные тростинки стрел, они замерли нижними концами на тетивах. Вятка сделал рукой упреждающее движение, рывком поднялся на ноги и осторожно выглянул наружу. То, что он увидел, заставило невольно отшатнуться назад. От далекого леса по равнине накатывались к козельской крепости волны воинов в островерхих малахаях и длиннополых шубах с пиками и круглыми кожаными или плетеными из ивы щитами с левой стороны, сидящих на небольших как у мунгальских разведчиков лохматых конях.
Первые ряды подошли так близко, что можно было разглядеть кривые сабли на широких пестрых поясах, похожих на восточные крученые кушаки заморских купцов, вместе с кругами волосяных арканов. Еще выделялись чехлы-саадаки для луков с колчанами, полными стрел с черными наконечниками, притороченные позади деревянных седел с высокими луками, отполированными до блеска. Кто-то из воинов был в цветных сапогах, кто-то в огромных плетеных бахилах с белыми урусутскими онучами поверх полосатых портов. Над головами колыхалось белое пятиугольное полотнище знамени, закрепленное на копье с конскими хвостами, свисающими с него, с вышитым на нем шелковыми нитками степным кречетом с вороном в когтях и несколькими широкими лентами. Множество пик, дротиков и сулиц за спинами воинов, сверкающих наконечниками, ритмично качались из стороны в сторону. Всадники и кони поблескивали зубами, словно заранее копили в себе клубки ярости, нужной им при штурме крепости. А может, это чувство было в них от рождения и никогда их не покидало.
