— Радыня, к чему ты клонишь — открыть поганым ворота и сдаться на волю победителя? Я уже испытал на себе их милость, вместе со всей родней и другими гражданами Суздаля, — взорвался сбег Якуна. — От нашего города не осталось камня на камне, от жителей уцелело ладно бы десяток, которые успели уйти в леса. Так же стало с Кашиным, Юрьевым, Переяславлем, Скнятиным, Бежецком, Псковом…
— А еще с Полоцком, Судиславлем, Ярославлем, Галичем, Владимиром, нашим стольным градом, — дополнил кто-то из его товарищей печальный перечень. Он резко подался вперед. — Все города перечислять, козельский воевода?
— А что вы положите тугарам на мену? — обратился Радыня к сбегам, лицо у него потемнело от гнева. — Здесь брать на горло вы справные, а как дошло до дела, так сами в леса убегли.
— Охолонь, воевода, мы убегли после того, как из наших дружинников в живых никого не осталось, — засверкал глазами и Якуна. Он повернулся лицом к народу. — Я вам говорю, козличи, не дай вам бог принимать послов тугарских и верить их речам тоже, индо отворите ворота и пойдет пал по истобам, а хряск по головам.
— Это так, и мы в том живые свидетели, — подтвердил его друг. — А ежели придется принять судьбину, то известное дело — мертвые сраму не имут.
— Правду сбеги говорят и в том их словам есть подтверждение — полный разор русских градов, — море голов в шапках, в высоких боярских столбунах и в женских платках качнулось к лобному месту. — Лучше принять судьбину на своей земле, нежели быть опозоренными погаными, а еще хуже — попасть в ихнее рабство.
Воевода огладил бороду и отшатнулся от края возвышения, он посмотрел в сторону княжьих хором, но на высоком крыльце тоже ждали решения веча, не вмешиваясь в его течение. Княжич являл лицом решительный вид, сжимал губы в узкую белую полоску и не снимал десницы с рукоятки небольшого меча в ножнах, отделанных золотыми и серебряными пластинами. Позади него тревожилась лишь нянька, не знавшая, куда сунуть руки, ставшие вдруг лишними. Княгиня тоже супила светлые брови и снова бледнела щеками, не в силах совладать с охватившими ее чувствами. Было видно, что мать и сын представляют одно целое с народом, как народ скажет, так сказанное и воспримут. Воевода еще раз оглядел запруженную людьми площадь, черты лица у него стали разглаживаться, словно он нашел дорогу к единственному решению, завершающему вече.
— Все так мыслят? — громко спросил он у жителей города, делая шаг вперед.
