Он высоко задрал ноги над порогом, сделал несколько шагов по коврам, устилавшим пол толстым слоем, и припал на одно колено. Так поступали все, кто входил в ханские покои. Во первых, задевание порога подошвой обуви считалось смертным грехом, это означало, что гость желал хозяину скорой смерти, если он не оказывал почтения даже его жилищу, а во вторых, становясь на одно колено, входящий не терял достоинства, признавая одновременно власть саин-хана над собой. Джихангир отвел взгляд, он подумал о том, что время не подвластно правилам, оно перемещается по земле только по своим законам, неведомым людям, подобно сару — луне на небе. Вот уже тургаудов — воинов дневной стражи, сменили кебтегулы — воины ночной стражи.
— Говори, — приказал он нукеру, вошедшему к нему без меча.
— Джихангир, приехали связные от войска Гуюк-хана, — четко произнес кебтегул, вздергивая подбородок.
— Их прислал Гуюк-хан или Бурундай?
— Это неизвестно. На связных наткнулись кешиктены Непобедимого и направили их сюда, — твердым голосом объяснил нукер. — Они заблудились в лесу.
— Наверное, они попали под власть мангусов и туйдгэров — демонов наваждения, или их водил по лесу манул — степной кот, который тоже нашел в этой стране добычу для себя, — недобро усмехнулся саин-хан, неторопливо возвращаясь в прежнее состояние. — Пусть они подождут, пока я приму пищу.
— Слушаюсь, джихангир.
Воин попятился задом и выскользнул за полог, так-же высоко вскинув ноги над порогом, как и в первый раз. Саин-хан успел заметить скрещенные копья стражи перед входом в шатер и синие сумерки, подсвеченные языками пламени от множества костров, разведенных по всей равнине, раскинувшейся внизу. Он подобрал пятки под себя и с жадностью погрузил пальцы в блюдо, стоящее к нему ближе всех, небольшой рот с редкими черными волосами на верхней губе и на подбородке открылся сам собой, предвкушая новые удовольствия, черные бусины зрачков закатились за припухшие верхние веки, сросшиеся с надбровными дугами. В животе утробно заурчало и действительность вокруг снова отошла на задний план, уступив место плотскому насыщению.
Бату-хан уже перебрался из юрты охтан-хатун — младшей госпожи — в свой шатер с тугом — штандартом у входа, с эмблемой орды наверху и несколькими конскими хвостами под ней, в котором жил дух Потрясателя Вселенной, и еще знаменами двух цветов: белого — дневного и черного — ночного. Он сидел на низком троне, отделанном золотом, в стальной кольчуге с золотыми пластинами спереди и по бокам, с золотой пайцзой на груди, на его голове устремлялся вверх высоким шишаком с крупным в нем алмазом золотой китайский шлем с назатыльником из металлической сетки с мелкими ячейками, которую умели делать только в царствах Цзинь и Сун. По сторонам шлема свисали четыре хвоста черно-бурой лисицы, ниспадающие на спину волнами теплого меха. На ногах у джихангира были надеты мягкие гутулы — сапоги без каблуков, выложенные войлоком, в которых было удобно ходить по коврам внутри шатра, что выпадало очень редко.
