комсомольской конференции в благовещенской гостинице "Юбилейная".
Я уже сам начал соображать, что несу ересь, когда мой собеседник
прервал меня вопросом:
- Ты, лейтенант, чего хочешь-то?
- Да у нас солдатики-срочники, кормить надо, они уж весь ЭнЗэ
поели. Нам бы оленя. (Боже! Он и говорит-то почти без акцента, а я
ему ...).
- Ну, солдаты, мы это понимаем. Я сам в войну разведротой
командовал, капитаном домой пришел. (Фронтовик, разведчик, у него
и звание выше моего, а я с ним как с чуркой неграмотным!)
- Ну, так нам бы оленя, капитан. Могу спирта дать.
- Спиртом я тебя сам угощу. Чё еще есть-то?
- Солярки могу бочку дать.
- Вместе с бочкой? (Да с нашим удовольствием, что ж я, бочку не
спишу?!)
Я тут сразу вспомнил, что мне рассказывали. Бочки двухсотлитровые, а
еще лучше столитровые в тайге в цене. Местные, и эвенки, и русские
жители, у бочек верх срезают, отмывают, потом изнутри покрывают
гудроном и используют в хозяйстве: бруснику мочить, рыбу солить, 101
Сергей Эйгенсон (Марко Поло) когда и капусту квасить. Канцерогенно, небось, в жуть, но кто тогда об
этом слышал?
- Могу, - говорю, - еще пустых пару добавить.
- Ну, хорошо тогда. Сейчас Степан олешка зарежет, разделает и с
твоим шофером отвезет. Вы ведь у (называет озеро) стоите.
- Да.
- А мы с тобой пока поужинаем, печенку съедим да маленько попьем.
- Да мне командир ... .
- Порядок в танковых войсках! У вас там пятеро офицеров да солдат с
гражданскими два десятка - один вечер без тебя обойдутся. А иначе
меняться не буду. И никто не будет - я тут бригадир на сто верст. А
вам гражданских обижать не велено. Ты, паренек, езжай с моим
пастухом и командиру доложи, что я лейтенанта до завтра в плен
взял. А утром мы вместе приедем и рыбы ему в подарок привезем.
Тогда и бочки возьму.
Целый вечер мы с ним сидели над жареной печенкой да над
неразбавленным. Молоком запивали, я у него и на будущую жизнь
научился, только что потом коровье было. Правильного его имени я не
упомню, но по-русски он был Федор Федорыч, так и мне сказал его звать.
Соскучился человек, как я понимаю, по "городскому разговору", все-таки
два года в педучилище и потом четыре года войны - привык к русской
речи, а тут ему, прямо сказать, и говорить по-русски не с кем. В
основном-то, конечно, про войну и говорили. Он на Втором Белорусском
заканчивал - так, как они все, очень Рокоссовского уважал. Как я понял, он мою глупость с "пиджин-раша" хорошо заметил, но не поминал.
