Мои корни | страница 33
Дело тянется, решения все нет, дед уже устал его ждать, хотя в любом случае в тюрьму никак не торопится. И вот собирают его и еще нескольких фигурантов и ведут в горком РКП (б) — товарищ Землячка Розалия Самойловна хочет сама все послушать. С него и начали. Собственно, он так почти ничего и не сказал, кроме ответить на вопрос хозяйки кабинета: "А Вы кто?". Все специальный человек доложил и на вопросы за них ответил. Глаза на большую начальницу поднять страшно, но знаменитое пенсне все же углядел. Она послушала и говорит: "Ну, я думаю, мы можем отпустить товарища Кузьминых". Понял-нет, насчет обращения-то? Дед все понял, и как из горкома выпустили — бегом домой, жену обрадовать и кальсоны сменить. Действительно, через две недели на суде его и еще двоих из фигурантов признали невиновными. А персонально про Кузьминых в решении еще и было записано "… и меньшевизм его не подтвердился". Я сам видел в копии, которую дедко хранил всю жизнь как зеницу ока.
С такой-то справкой в Советской России вообще ничего не страшно. Дед приписывал свое выживание в дальнейшие, еще более человеколюбивые годы этой справке о неменьшевизме и тому, что не поддался на соблазн вступить в правящую партию. "Был бы я коммунистом — точно в тридцать седьмом бы расстреляли!" — Он был прав, конечно. Хотя и в Большой Террор они членами Партии никак не ограничивались. Вот после этого последнего приключения с Землячкой дедушка, наконец, сумел "притвориться складкой местности", как мы шутили лейтенантами. Если спросить, что он делал с 1925 года и до выхода на пенсию, мог бы, наверное, как аббат Сиейес после якобинского террора, ответить: "Выжил". Не так-то и просто было.
В Киев, правда, уж никогда больше не показывался. Кажется, самым выдающимся приключением была для него поездка по профсоюзной путевке в санаторий под Одессой году в 36-м. На обратном пути он провел два дня в Москве и видел во МХАТе "Анну Каренину" с Аллой Тарасовой, да еще и сидел случайно во втором ряду рядом не то с Немировичем-Данченко, не то с каким-то его родственником, и в антракте обсуждал с ним виденное, сделав несколько уместных замечаний по поводу психологического правдоподобия игры знаменитых артистов. Еще эта поездка на грязевое лечение осталась тем, что тамошний доктор обучил Ал. Дм. комплексу противорадикулитной гимнастики, которую он и делал каждый день до конца жизни.
Работал он ревизором и бухгалтером сперва по потребкооперации, потом в Камском пароходстве. До войны очень много ездил по командировкам. Во-первых, в то время суточные — это были очень неплохие деньги, так что оставалось добавкой к зарплате, увеличивая ее вдвое, во-вторых, ездил-то он по сельским районам и покупал что-то приварком к карточкам. Честен он был исключительно, все это знали, и он этим гордился. Отчего уж такая сверхчестность — от деревенского ли воспитания, от внутренних ли принципов, или от пережитых страхов — трудно теперь-то судить. Но на маленьких должностях, да с честностью кормить четырех дочек было нелегко, тем более с одной такое горе получилось, уронили грудную Тому, сломала она ножку и на всю жизнь осталась с хромотой и костным туберкулезом. Все-таки вырастили их они с бабушкой Надей. Парасковья, тетя Паня выучилась в Университете, вышла замуж, уехала назад в Свердловск, много лет там учительницей работала, как мачеха, и дочки тети Панины, двоюродные мои сестры, учительницы. Сейчас они все на пенсии, тете Пане девяносто пять будет осенью (
