Ринальдо
Ишшь ты, кокетливо воскликнула Борика Таллаи и, обворожительно улыбаясь, оглядела дочь с головы до ног; негромкое восклицание это в ее устах могло выражать что угодно: одобрение, радость, страстный восторг - или просто удовлетворение тем, что ей удалось так хорошо расправить на дочери платье, которое, правда, перед этим было тщательно, до блеска выглажено утюгом, но ведь каждому ясно, что когда его надеваешь, то все равно надо по фигуре подправить, чтоб не топорщилось, не морщилось, волнами не шло, нигде не висело - а такие мелочи замечаешь, только если стоять совсем близко, скажем, в двух шагах. Отец мой в таких случаях говорил: ну что ж, дочка, можешь отправляться на бал, но чтоб к двенадцати была дома, соска тебя ждать будет! Эшшь ты, сказала она еще раз с кислым видом, потому что дочь и на сей раз не засмеялась, ладно, ступай.
Борика Таллаи не относилась к тем матерям, которые трясутся над дочерьми, оберегая их от всего на свете, а пуще всего - от парней; наоборот, она скорей подбадривала девушку, ставшую после того несчастного случая равнодушной и молчаливой, то и дело посылала ее, иди, развлекайся, веселись! Живи, пока живется! Легко ей было посылать: эта бледная, с жесткими волосами - хотя не скажешь, что некрасивая, - девушка, которую когда-то окрестили Бертой, не дочерью приходилась ей, а племянницей, и то не вполне родной, ну, вы же понимаете, объясняла она в свое время на галерее, сестренка в то время не с мужем жила. А с кем, это оставалось тайной. Как тайной оставалось и то, почему девочку, после внезапной смерти родителей, родственники только и норовили сбыть друг другу, все равно ведь она замуж выйдет когда-нибудь, Борика Таллаи же благодаря ей получила эту квартиру, одна комната с холлом, как опекунша, но это никого не касается.
Ишшь ты, какие шикарные апартаменты, восторженно всплескивала она тогда руками, ишшь ты! Берте, собственно, в наследство досталось целых полдома, вторую половину которого унес, вместе с газовым баллоном, взрыв, и Борике немалых трудов стоило превратить то жуткое наследство в скромную, но исключительно уютную квартирку в этом романтическом, как она говорила, старомодном доме. Темные плотные шторы они раздвигали редко: все равно развесистое уксусное дерево перед окном загораживало улицу, да и мебель так выгорала меньше; чтобы проветрить, они распахивали все двери, и запах выходил на галерею, потому что на улицу окно открывать не было никакого смысла, с улицы несло в комнату шум, пыль, бензиновую гарь, летом из мясной лавки, что на первом этаже, летели крупные зеленые мухи, поднимался запах крови и смрад. Мясник на рассвете колол свинью прямо на улице, кровь спускал через уличную решетку в канализацию, да ведь нынче все дозволено. А с другой стороны виден был голый двор, где чаще всего околачивался Яношка, сын дворника, парень высокий, складный, всегда веселый, но со слабым умом; ишшь ты, видя его, говорила завороженно Борика, какой мужчина! Это был для нее вроде как второй канал! А первый - окно на улицу; телевизора у них не было.
