Вдруг рассердившись не понятно на что, Кристина отставила кружку с чаем так, что тот расплескался на стеклянную поверхность журнального столика. Девушка смотрела на разлившееся пятно и сквозь него. Сквозь лист стекла на металлический каркас стола и причудливый узор пола под ним. Деревянные волокна дорогого паркета вдруг сложились в причудливый и прекрасный узор, вся картинка обрела неожиданную глубину и поплыла, точно калейдоскоп, завораживая своим медленным танцем.
«Что со мной…? Неужели это от голода? Или от нервного переутомления и таблеток? Надо поесть. А потом лечь спать. Я сдам это осенью, как и говорила Жанна Николаевна. Да, место на бюджете уплывет от меня, но это же просто невозможно. Кажется, я схожу с ума. Опять».
Она встала и, покачиваясь, пошла в сторону кухни. Свет не включала, так как с улицы помещение мягко освещали фонари. Открытый холодильник был похож на портал в другой мир, полный прохлады и спокойствия, мир вечности.
«Повсюду этот запах. Надо убрать мясо в холодильник, а то эта жара его доконает к утру».
Рука коснулась эмалированной миски, и по пальцам вдруг пробежала дрожь. Зрачки мелко задергались, точно сканируя поймавший их внимание объект. Влажное, красное, с лужицей мутного сока под ним. Солоноватый запах. Так пахнет море и земля после грозы. Нет, этот запах лучше в миллион раз.
Заставляя себя, девушка поднесла мясо к холодильнику. Белый свет снова ударил в глаза. Свет летнего дня на озере, в безветренном лесу. Белесое небо в дымке, Герман в узорной тени сосен. Его прикрытые, изредка вздрагивающие веки. Они могли бы переспать тогда. Да, могли бы, определенно. Ей так хотелось коснуться его, поцеловать его усталое лицо, его губы. Такой сильный и горячий, невыносимо горячий рот. И снова свет, ослепительная картина проема уборной, белый кафель. Коротко стриженый затылок светлоглазого мужчины с глухим звуком ударяет о стену. Красные подтеки на белом кафеле, на коже Томского, на рубашке, на подбородке Германа. Его рот, полный крови, жадно рвущий шею жертвы, пьющий жизнь. И снова их слившиеся губы, сплетенные тела, запутавшиеся в простынях. Обжигающий спазм внизу живота и приятная дрожь. Или это трясет багажник машины, а внутри него черноволосая голова мертвой красотки безвольно стучит об обшивку? Нет, это сейчас не важно. А важно то, что его темные глаза, как спелая, черная вишня, украшающая кусок пирога, его губы, как мякоть этой сочной ягоды. Он рассказывал ей что-то своим тихим, бархатистым голосом, слабая улыбка блуждала по его лицу, а она маленькой ложечкой неспешно поедала нежный, тающий во рту пирог. И у пирога был привкус моря.
