— На всѣ эти разительные примѣры можно отвѣтить лишь такимъ оправданіемъ, которое только усугубляетъ обвиненіе, сказалъ Филонъ. Почему, спрашиваю я, всѣ люди, во всѣ времена, безпрестанно жаловались на жизненныя бѣдствія? У нихъ нѣтъ на это основанія, отвѣчаетъ кто-нибудь; эти жалобы — результатъ ихъ неудовлетворенной, ропшущей, боязливой натуры. — А можетъ-ли, отвѣчаю я, быть болѣе несомнѣнное основаніе для бѣдствій, чѣмъ такой несчастный темпераментъ? — Но если они дѣйствительно такъ несчастны, какъ они заявляютъ, говоритъ мой противникъ, для чего-же они продолжаютъ жизнь?
Жизнь тяготитъ насъ, смерть — страшитъ...
Вотъ та тайная цѣпь, которая насъ сдерживаетъ, говорю я. Ужасъ, а не надежда на счастье заставляетъ насъ продолжать наше существованіе.
Все это, можетъ настаивать мой собесѣдникъ, — только ложная изнѣженность, которую разрѣшаютъ себѣ немногіе утонченные умы, и благодаря которой эти жалобы распространяются среди всего рода людского. — А что-же такое эта изнѣженность, которую ты порицаешь? спрашиваю я. Развѣ она что-либо иное, чѣмъ большая чувствительность ко всѣмъ удовольствіямъ и страданіямъ жизни? И если человѣкъ болѣе нѣжнаго, болѣе тонкаго темперамента, будучи болѣе воспріимчивымъ, чѣмъ всѣ остальные, благодаря этому лишь болѣе несчастенъ, какое-же сужденіе можемъ мы составить о человѣческой жизни вообще?
Пусть люди пребываютъ въ спокойствіи, говоритъ нашъ противникъ, и имъ будетъ хорошо. Они добровольные создатели своего собственнаго несчастья .. Нѣтъ, отвѣчаю я, мучительная скука всегда слѣдуетъ за спокойствіемъ, дѣятельность-же и честолюбіе сопровождаются разочарованіемъ, досадой и тревогой.
— Мнѣ случается замѣчать кое-что изъ того, что ты перечислилъ, у другихъ., сказалъ Клеанѳъ; но сознаюсь, что я самъ почти что не чувствую ничего подобнаго, и я надѣюсь, что все это не такъ общераспространенно, какъ ты изображаешь.
— Если ты самъ на себѣ не испытываешь человѣческаго злополучія, вскричалъ Демея, то я могу поздравить тебя, какъ счастливое исключеніе. Другіе люди, — повидимому даже наиболѣе счастливые, — не стыдились изливать свои жалобы въ самыхъ грустныхъ выраженіяхъ. Послушаемъ баловня судьбы, великаго императора Карла V, въ тотъ моментъ, когда онъ, утомленный человѣческимъ величіемъ, передалъ всѣ свои обширныя владѣнія въ руки своего сына. Въ послѣдней рѣчи, которую онъ произнесъ по поводу этого знаменательнаго событія, онъ публично признался, что все величайшее благоденствіе, когда-либо имъ испытанное, было смѣшано съ такимъ количествомъ невзгодъ, что онъ поистинѣ можетъ сказать: я никогда не испытывалъ удовлетворенія, никогда не былъ доволенъ. Но дала-ли ему большее счастье уединенная жизнь, въ которой онъ искалъ убѣжища? Если можно вѣрить свидѣтельству его сына, раскаяніе стало мучить его въ самый день отреченія.
