Гиндзо Кубо лежал в свободной комнате дома Итиянаги, выделенной ему для ночлега. Он внезапно почувствовал себя очень уставшим. И немудрено. Он тоже опасался брака племянницы.
Слишком хорошо знал он все феодальные обычаи и предрассудки села, знал, что это значит для низкорожденной женщины, подобной Кацуко. Честно говоря, он беспокоился, как с ней будут обращаться. Он не был уверен, что вступление в семейство Итиянаги, семейство её прежних помещиков, принесёт Кацуко счастье. Но сама Кацуко очень хотела выйти за Кэндзо. Жена Гиндзо рассуждала так:
— Уверена, будь жив ваш брат, он был бы в восторге. Вступление в семью Итиянаги — несомненный признак успеха.
Гиндзо позволил себя убедить. Его старший брат, Ринкити, восхищался японскими традициями и общественным устройством куда больше Гиндзо. Да, будь Ринкити жив, он бы очень гордился успехом дочери. Наконец, несмотря на предчувствия, Гиндзо дал согласие на брак.
Приняв решение, он на полной скорости принялся его воплощать. Чтобы не смущать Кацуко, он постарался не дать Итиянаги повода ворчать у неё за спиной. Он организовал свадьбу самым успешным образом. Применив все навыки, полученные в Америке, заказал свадебные одеяния у лучших портных Киото и Осаки. Не жалел расходов.
— Дядя Гиндзо, не могу поверить, что вы столько на меня тратите!
Кацуко была так ошеломлена роскошными кимоно, купленными для неё, что разрыдалась. Но в конце концов все усилия Гиндзо оказались тщетны…
В тот вечер Кацуко вышла из дома сельского старосты, приглашённого в сваты. Всем видевшим запомнилась красота девушки, облачённой в парадное свадебное кимоно. Вся деревня обсуждала великолепие мебели, посуды и безделушек, посланных в приданое. Гиндзо рад был видеть, что даже надменные Итиянаги впечатлены.
— Ринкити рад был бы это видеть, — сказал он себе в ту ночь, когда свадьба закончилась. — Он был бы очень доволен.
И тут его сердце заколотилось, а по щекам потекли слёзы.
Из кухни, где ещё пьянствовали местные жители, доносились дурацкие песни. Он ворочался на кровати, не в силах задремать, но, наконец, провалился в сон.
Чуть позже он очнулся от беспокойного, наполненного видениями сна. Его глаза широко открылись — не слышал ли он только что крик?
Он сел на своём матраце-футоне. Это был не сон. Теперь он еще раз слышал тот же крик — не понимая, мужской или женский. Снова и снова — один голос, два голоса, вновь и вновь крики столь жуткие, что они словно разрывали безмолвие ночи. Затем где-то поблизости послышался звук шагов по деревянному полу.
