— Как смотреть на обители! — продолжал о. Пимен. Если они — идеалов носители, народу светильники, то сии из дебрей и пустынь ярче сияли ему и громче говорили издали. Планеты ярко светят, а приблизиться к ним — темны, как и земля. И народ это понимает. Прежде к обителям и уважения больше было… А нынче все на прибыток пошло… Обители легче, чем кому-либо, приобретать… "Ради Бога!" — это великое слово, страшный глагол! На последнем-то суде — на весах — что оно вытянет?.. Скажи-ка его игумен старушке какой-нибудь либо богобоязливому мужу — все с себя снимут. Детей оберут, а в монастырь "ради Бога" принесут. Ты и подумай, легко ли это… А нынешние обители такие словеса постоянно говорят!
Какие тут цветы пышные попадаются на пути!.. Не верится — да полной на севере ли я?.. О. Пимен обошел один из цветков, чтобы не наступить на него. Другой монах при таком же случае заметил:
— Вот в этом крине сельном[176] более мудрости, чем во всех книжках наших. Цветок, как мудрец, душе глаголет. Он — тоже книга, только смятенному духу закрытая, а пустынножителю ясная и понятная. Сия книга умная. У нее каждый лепесток — страничка!
Он сорвал цветок и, не замечая сам, помял, помял его и, бросив, наконец, этого великого мудреца на землю, в раздумье наступил на него, не прочитав.
— Однако земные мудрецы разгадали все — и состав, и жизнь вашего растущего и благоухающего мудреца-цветка, и не только разгадали, но и поставили его как солдата в шеренгу — на свое место!
— Вашу мудрость, — прервал меня монах, — преподобный Исаак Сирянин[177] называет нагим видением!..
— А что такое нагое видение?
— Да нехорошо… вот что!
Когда я совсем углубился в эту пустыню, таково было влияние зеленого леса — покоя, царствовавшего здесь, в этой тени, тепла и света, скользившего золотыми струями по листьям ив, на мягкие нежные поляны, — что мне самому стало понятно искание уединения и безлюдья. Сюда нужно уходить изверившимся, разбитым судьбою.
— Разумеется, людям, выдержавшим великие несчастья, хорошо было здесь!
— Ну, это еще не повод к монашескому житию! — заметил о. Пимен.
— Да ведь большая часть… — начал было я.
— Вот видите ли, у таких особого произволения к иночеству не бывает, а вступающий с малым произволением в монастырь с первых шагов по подвижническому пути ужасается лютости врага и устремляется в бегство. Только три достаточных основания признает Иоанн Лествичник[178] к оставлению мира: любовь к Богу, желание будущего царствия и сознание множества грехов!
