Опять землянка: над нею в два ската кровля. Лопарская вежа[175] совсем, из таких, как я встречал на Мурмане и в Лапландии. На жердях кровли дерну настлано. Дерн давно пророс кустарником.
— Чем питались монахи?
— Разно. Одни муку замешивали на воде и ели так прямо. Другие, Бог знает… как Иоанн в пустыне. Только тут дикого меду нет!
— Да и акрид что-то не видать!
— Кору ели! Были такие, что по месяцам не приходили за пищей!
— Какая тишина!
— Здесь хоть и тишина, а говору бездна. Какая-то проповедь о подвижничестве безмолвная. Ныне слишком много удобств, слишком мало для души…
— В этих удобствах есть много хорошего!
— Не для обители и не для иночества… Водопроводы вон вывели, "чудо!" — кричат. А какое чудо? Мы прежде по обледенелой круче, едва держась за ветхие перила, идем воду брать… Вверх ее, потом обливаясь, возносим. Скользко, земля из-под ног уходит — вот-вот вниз слетишь. А все вверх, все вверх — и чувствуешь, что тебя ангел Господень держит, сам окрыляешься. А теперь вода сама бежит к тебе, и ангелов не стало!
О. Пимен — дворянин, ему аскетизм нужен. Как это ни странно, а пытливый ум, просвещенный наукой, ищет именно умерщвления плоти. Такими типами и держалось подвижничество. Крестьянин — совсем не то: тот, и отрицаясь мира, и хоронясь заживо, все на хозяйство бьет, скопидомничает на себя, ширится и растет общиною.
— Уж шириться, так с главного начинай!.. Подыми собор, чтоб он к звездам небесным возвысился, чтобы колокола у самых туч благовествовали. Возведи стены, чтобы они действительно знаменовали отречение от мира. Поставь келии… А то у нас вон конюшни да мастерские обитель давят. Мала она в сравнении с ними. Теперь ежели стать им монастырь возносить, воздвигать его по новому плану — средств и не хватит.
Протест о. Пимена — не одиночный. Тем не менее старое подвижническое начало совсем отошло назад. Русские монастыри все вообще как-то сбиваются на хозяйственную жилку. Святость — святостью, а прибыток сам собою. Этим на Афоне русские даже злобу у греков вызвали. Грек-монах — тот, как клещ, чужое тело сосет, а сам ничего не производит. Русский инок и от приношений не прочь, да и сам не сидит, сложа руки, а труждается и воздвигает башни вавилонские.
— Тоже и наши хороши на Афоне! — как-то сообщил мне один инок, побывавший там.
— А что?
— Да как же, у них сборщик — по всей России, он всю Русь сосет, а все-таки греческий склад монастырской жизни больше содействует монашеству!
