с образа у тетки украл, а Господь его за это в схиму привел.
Монах тоскующий
Дорога — лесом.
Солнце, сухой стрекот кузнечиков. Монастырские овсы остались позади — густые, дородные. Кругом по Ладоге неурожай, а тут точно невидимая сила помогает, всего же вернее — обилие лесов и горы, закрывающие поля от непогоды.
Иду один куда глаза глядят; топь встретилась — топью. Лягушечья мелочь в траве прыгает чуть не из-под самых ног в стороны. Черный дрозд вверху поет свою заунывную песню. Невольно останавливаешься, чтобы не пропустить этих грустных-грустных тонов, совершенно под стать сумрачному северному лесу. Вот — мелководное озеро, осокой по краям поросло. Утки полощутся. Солнце в нем горит тысячами ярких бликов. Смолк и дрозд; тишина совсем, только листва шумит, да и то временами, точно кто вздыхает в чаще. О чем?.. Прелестный уголок этот "зимниками" называется. Вон узенький мысок и выход в море. На самом носу у мыска дерево поднялось — кудрявое, веселое, все к свету, точно пронизано им. Вон другой мысок; рощица на нем тоже под солнцем млеет. Сквозь нее небо видно.
— Что за прелестная пустыня! И главное — ни одной черной рясы подле… Улеглось старое горе, точно его и не было никогда. Точно еще вчера, в бессонную ночь, не томило оно на жесткой постели в келье, где самые своды будто давят и гнетут живую душу. "Коли бы горя не было. Бога бы не было", — говорят монахи. "Зачем тогда Бог?.." Вон стрекоза проплыла мимо в теплом воздухе. Сквозные крылья ее блещут на солнце. У нее горя нет до зимы, а зима — смерть. Хорошо, когда за горем смерть идет, если вместе они. Легко тогда… Как пришибет, так и заснешь, а во сне всякая скорбь сносна… Проснешься ли только? Да и к чему просыпаться? Не стоит…
Прошлогодний лист хрустит под ногами. Где-то утка разоралась громко, громко… Ей такой же ответ из другой заводи… Разговор пошел. Это место сухое выдалось — мягкое, мох пушистый выстлал его. Сверху клены раскинулись и протянули ветви над этою пустынькой… А солнце все-таки со стороны бьет в нее. Улегся я — мягко, сухо, чудесно… Кто-то стал между солнцем и мною. Когда я открыл глаза — высокая, худая фигура. Мертвенное, страшно бледное лицо; некрасивое, только глаза на меня чуть не пламенем пышут; подошел поближе — несомненно, молодой человек, а какие морщины на нем.
— Здравствуйте!
Низко, низко поклонился. Хотел было мимо пройти, да что-то в памяти мелькнуло.
— Вы NN? — назвал он меня.
— Я…
— А меня Не узнаете? Всмотритесь… Переменился?
