— Нам преподобные помогают. Столько мы сена сбираем, что даже береговым даем, которые победнее.
— Эко день сегодня.
— Теплынь… Благодать… Ишь небеса, истинно поведают славу Божию.
— Жаль только, что здесь монастырь, — заметил мой спутник.
— А вы иноческое звание отметаете? Это вы неосновательно! Златоуста[134] читали? — вступился о. Эльпидифор.
— Не случалось, так, отрывками.
— Ну, вот, видите сами. По невежеству своему судите. А он вот что сказал: приди же и учись у монахов, это светильники, сияющие по всей земле. А у Луки[135]: слушаяй вас, Мене слушает! О ком это? Отметать легко, а вы бы помыслили, почему мы от прелести земной и всяческой суеты отрицаемся. Для ради спасения душ ваших. Вы согрешаете, а мы за вас молимся. Вот в большом ските отца Григория увидите. Млад и не вкушал еще от соблазна житейского, а какую в себе ярость к монашеству чувствует. Истинно инок неистовый! Теперь, говорят, монашество блага преумножает. Да для кого это? Нам не надо. У нас все те же ряски убогие и трапеза скудная… А ежели что — мы соседям помогаем. Хлеб даем, шубы, сапоги даем, кафтанчики, кирпича на постройку, лучины для крыш. А лучину эту щеплют монахи ведь… не даровое…
Здесь крыши кроют лучиною, которая оказывается прочнее и лучше досок.
В вершине залива яркий зеленый лужок. Домик тут у пристани для дровосеков и лесопильщиков. Мы вышли из лодки. За четверть версты от скита изящная часовня. Иконостас в ней из черного гранита, отполированного и отделанного в самой обители руками монахов. В общем и в деталях удивительно красиво. Женщинам запрещен вход во все скиты, но в день Всех Святых они могут притекать сюда, только до этой часовни. Дальше ни шагу. Отсюда видны им ворота скита, его красные кирпичные стены и круглые башни… Пожалуй, еще мелькнет сквозь решетку ворот изможденное лицо одного из отшельников, да и то оглянется на них с ненавистью и отвращением.
Скит по величине равняется небольшому монастырю. Посреди четвероугольника, окаймленного стеною, красивая каменная церковь. К стенам прислонились восемь домиков, из камня тоже. Тут кельи, трапеза и кладовые. Домики смотрят весело.
Много зелени скрашивает прямолинейность построек… Братии живет всего восемь человек.
— Вот тут есть светильник! Истинно святой отшельник — из болгар.
— Кто такой?
— Антиппа… Он один чего стоит. Ныне уж безмолвствовать стал. Ни к кому не выходит и окно у себя держит всегда на затворе. Не видать вовсе. Через дверь послушник подает ему что надо, и опять его три дня не видно. Ест он два раза в неделю, по вторникам и субботам. Его хотели было показывать, да старец воспротивился… Так и сидит в затворе. Прежде он на Афоне был — не по душе ему стало там. Суеты много и пререканий, ну и устав не столь строгим показался ему. Он и пошел гулять. Местов искал. До Москвы добрался — приютила его у себя купчиха одна. Малое оконце и келия малая была у него в подвале. Он и говорит: я затворюсь — молиться стану, а вы меня не тревожьте… Затворился. День, другой, третий — на четвертый всполошились все, не случилось ли чего со старцем. На пятый силой отворили дверь, а он лежит перед иконой, распростерся ниц. Вдохновение на него нашло духовное. Без пищи и пития пребыл. Ну, благочестивая купчиха испугалась, как бы не вышло чего, просит его уйти. Оно, положим, Бог, но ведь и полиция тоже! Ушел. К нам тут явился. Отец Никандр ему в гостинице номер отвел. Опять затворился, да четыре дня снова без пищи и без пития. Тут его отец Дамаскин призвал. Ты что, говорит, братию соблазняешь? Если хочешь спасаться, ступай в скит. Он и пошел. И ведь какой старец утешительный! Приезжают богатые благодетели из Москвы. Знают его. Зовут. Он к ним приходит и все у них ест и пьет, хоть и с сокрушением, а все!.. Чтобы не возомнили о нем, как о сосуде с гордыней сатанинской. А теперь смолк и не говорит уже ни слова. От людей уходит. С Господом и наедине все!
