, где путешественнику, утомленному однообразным маревом гор да лесов, вдруг представляется громадная перспектива Черного моря.
— Иной раз, внизу так играет стихия! Могущество Бога своего являет. Пены набьется, точно в серебряных облаках наш остров плывет.
Над обрывом — крест, тесанный из гранита. Налево — залив, гавань, куда из-за пятидесяти верст бегут корабли отстаиваться от бурь.
— Нам только одни мачты их видны да палубы. Махонькими кажутся. Им к нам нельзя, нам к ним не подобает. А гавань мы во имя св. Никона окрестили… Вон наши рыбари выезжают.
Какая-то черная точка действительно ползет по морю, ничего на этой черной точке не разглядишь.
— Это, должно быть, отец Олимпий. Он и есть! — всматривался Ириней.
Постоянная привычка разглядывать предметы на далеких расстояниях дала удивительную зоркость старческим глазам. Где-то в стороне точно клочок тумана осел и мерещится оттуда. Ириней разглядел около этого островка монастырский пароход. Видимое дело, человеку одна житейская отрада и оставлена — любоваться на эти дивные дали. Тут и слепой прозреет.
Вон внизу, неведомо как прицепившись к отвесу, держится громадная сосна. Лес шумит у нас под ногами, вода бьется в берега, и, точно серебряная нитка, окаймила их едва заметная отсюда пена прибоя. Удивительное спокойствие веяло на душу. И не одно спокойствие — горе забывалось, прощалось всем, примирение казалось так легко!
Вдали показался другой пустынник, едва бредет. Седой весь. Келья его на версту от кельи о. Иринея. Паисий забрался в чащу лесную. Давно просился он на этот одинокий островок, не пускали, как и других.
— Братии не дозволяют сюда. Зачем тебе, говорят; жить так, как они, — не сможешь, говорить станешь. Едва Паисия благословили.
— Удивляюсь, отец Ириней, как это вы такую бодрость еще сохранили. Подвиг ваш труден, пища скудная.
— А что березку на камне питает? Ишь она выскочила сдуру, а Бог ей сейчас и жизнь дал. Вон она, поглядите-ка, как раскудрявилась. А откуда, кажется. Пища у нее в камне скудная…
О. Паисий, тот совсем в другом роде. Ириней — тип подвижничества, тип тех времен, когда люди спасались от всего живого, от скверны мирской в пустыни и дебри, уходили в безлюдные леса и, прожив там в тишине и душевном покое десятки лет — временами, вызываемые обстоятельствами, возвращались к народу боговдохновенными обличителями, вождями, учителями. О. Паисий, тот скорее Манилов[117] во образе пустынника. Всему он радуется, и притом очень слащаво. В мире он был сапожником.
