С этого момента начался третий, притом действительно полезный для меня период воспитания. Так как я был очень одинок, очень молчалив, всегда с глазу на глаз с автором той книги, которую я держал в руках, и так как я мог судить о нем лишь силами собственного рассудка, то почти всегда при расхождении наших взглядов я считал, что прав я. Вследствие этого мои взгляды были действительно моими: книги меня просветили, но не поработили. Я отнюдь не сужу, хорошо ли это или плохо, но только говорю, каким я был. Такое воспитание, взятое само по себе, должно обладать некоторыми достоинствами. Когда несправедливость, развивая наши способности, не возбуждает в нас чрезмерной горечи, мы становимся более склонны к глубоким мыслям и возвышенным чувствам и не смущаемся жизненных трудностей. Беспокойная и неопределенная надежда, подобная всем страстям молодости, одушевляла мой дух. Он никогда не знал покоя.
Случай привел меня к встрече, оказавшей влияние на расположение духа, в котором я тогда находился. Я вспоминаю о ней с удовольствием, потому что, по-видимому, ей я обязан тем, что не испытал всех последствий меланхолии, доведенной до крайней степени. Я достиг периода мистических откровений души и возраста страстей, того момента жизни, когда все способности активны и избыточны. Я замечал несколько раз в одном из приделов церкви св. Сульпиция молодую и прекрасную особу, простой и скромный вид которой мне чрезвычайно нравился. Если человек не развращен, то в восемнадцать лет привлекает именно это; я стал более аккуратен в посещении церковных служб. Однажды, когда она выходила из церкви, сильный дождь дал мне основание проявить смелость и предложить ей проводить ее до дому, если она живет не слишком далеко. Она согласилась пройти со мною под моим зонтиком. Я проводил ее на улицу Феру, где она жила; она позволила мне подняться к ней и предложила без всякого смущения, как очень добродетельная молодая особа, навещать ее. Вначале я бывал у нее каждые три или четыре дня, а затем чаще. Ее родители заставили ее, вопреки ее желаниям, поступить в театр; я был, вопреки своим желаниям, в семинарии. Эта власть чужого своекорыстия над нею и чужого честолюбия надо мною установила между нами неограниченное доверие. Все огорчения моей жизни, все мое недовольство и ее затруднения заполняли наши разговоры. Впоследствии мне говорили, что ей не хватало ума; хотя в течение двух лет я видел ее почти каждый день, я этого ни разу не заметил.
