Ручей, что спешит навстречу Морю.
— Слышишь? — прищурился Тунд. — Это скрипят ветви Мирового Древа. Это кричат во тьме вороны. Это волки воют, чуя приближение бури. Эрлинг идёт. О, я знаю, ты слышишь!
Хёгни слышал. Неясный гул на самой грани слуха нарастал и распадался на отдельные звуки.
— Говорят, что умскиптинги глупы и слабы, — вёл речь старый годи, — но ты не глуп и не слаб. И ты уже не умскиптинг! Я не знаю, кто ты, но зерно умерло и проклюнулось. Здесь. Во тьме. Ты живой человек, и в тебе больше от родичей матери, чем от предков отца. Так выткали норны. А наше дело — распороть их пряжу и сшить заново. Не нужны ни гадальные прутья, ни руны, чтобы понять: не здесь твоя судьба, Хаген Альварсон…
— Ты можешь принести меня в жертву? — спросил юноша, утирая лицо платком и ничего не стыдясь. — Как положено? Можешь создать из меня что-то стоящее? Я готов.
— Милый мальчик, ты не знаешь, о чём просишь, — сказал Тунд и тут же осёкся, увидев, как дёрнулось лицо Хёгни. — Впрочем… теперь это — наконец-то — мои заботы. В твоём сердце, в твоей судьбе столько всего смешано, что мне придётся расчленить твоё сознание, разрезать его на клочки, как боги разрезали Имира. В этом мире душа человека не может быть цельной, что бы там ни говорили южные мудрецы. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг. Именно потому у моего бога пять дюжин имён и обличий. Ведь он покровитель странников. Покровитель викингов. А ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона.
Годи помолчал, выколотил трубку и добавил едва слышно:
— Но в конце пути, подобно Гримниру пред взором обречённого Гейррёда конунга, ты соберёшь воедино все свои имена и обличья. В миг тягчайшей нужды, в миг палящей славы, когда тебя обступит огонь Рагнарёк, твоя душа снова станет цельной. Помнишь? «Одином днесь назовусь, Ужас иное мне имя, звался я Мрачным и Мёртвым, Мудрым и Странником, Славным и Сильным у асов: теперь имена эти стали все мною единым!».
Тогда-то ты и вырастишь свою судьбу.
Хёгни долго молчал. Долго думал над словами Тунда. Мало что понял, но знал в сердце своём: семени нужен срок, чтобы прорасти Древом Познания. Пусть и горьки его плоды. Наконец спросил:
— А какой прок самому Эрлингу от такой жертвы?
— Самый что ни на есть прок, — Отшельник поднялся, опираясь на резной посох, очи его алчно сверкали, — ты, посвящённый Одину, Одержимому, жизнью своей приумножишь его власть, силу и славу. Потому что мой бог — это не просто бог войны или смерти, как думают многие. Один — это бог подвигов и великих деяний. Страшных, но великих. Таких, о которых люди будут помнить, пока не рухнут девять миров. И даже после того.
