— Тот не зовётся леммингом, кто не прыгает в море с обрыва, — важно изрёк он к ужасу и восхищению всей банды. Отговаривали его мало и неохотно.
Что же дальше? Вскарабкался, хотя пару раз чуть не сорвался, потом оглянулся, помахал рукой остальным, которые с этакой верхотуры казались фигурками для игры в тэфли, потом к ужасу своему заметил, как приближается ещё одна фигурка, и не пешка, а король. Сваллин-таки не выдержал, побежал ябедничать отцу. Позже его поколотили, невзирая на высокий род. Однако то было позже, а тогда Хёгни проклял всё на свете и своё упрямство прежде всего. Но коль уж назвался леммингом, изволь прыгать.
И Хёгни прыгнул, сложив руки лодочкой и тонко пища боевой клич викингов:
— ХЭЙ-ЙЯ!!!
Наглотался воды, чудом не разбил голову об острый риф, напугал до полусмерти донную камбалу, барахтался по-собачьи, пока не прошёл звон в ушах, и нехотя поплыл к берегу.
— Идём, — просто сказал Альвар, расстёгивая ремень.
Следует отдать ему должное: не стал пороть сына при всех. Ведь Хёгни был не просто оболтус: он был оболтус из рода конунгов. Альвар рассудил так, что боль пойдёт ему на пользу — пусть привыкает, коль хочет зваться викингом, а позорить сына ни к чему. Сам нахлебался этого пойла в славном городе Сторборге.
Но — до самого дома не сказал сыну ни слова.
Малявка Хёгни вырос в глазах остальной детворы на пару голов. Его теперь называли не иначе, как Лемминг Белого Склона. Начитанный Ивальд пошутил: мол, лемминг — это звучит гордо! Хёгни, как положено герою, делал вид, что это не такое уж большое дело и хвалиться тут нечем, но в душе был ужасно доволен собой. Хотя, конечно, и грустил, что так опечалил отца.
«Ничего, — утешался сын хёвдинга, — когда я вырасту, то совершу кучу подвигов, обо мне станут петь песни и рассказывать саги, и отец меня простит. Наверное».
Где ему было знать, что Альвар не держал на него зла, а только очень испугался, как не пугался ещё никогда. Даже когда бежал, презренный, из храма в Сторборге и чувствовал у горла хлад меча доброго проповедника Карла Финнгуссона. За себя не страшно. Страшно за других.
3
В том же году на зимние праздники случилось в Сольфхейме важное дело. Во-первых, Свалльвинд конунг сдержал слово и ввёл семилетнего Хёгни в род Фьёрсунгов. Этим обрядом открылся Йолль — череда могучих, весёлых и страшных новогодних попоек. Перво-наперво забили чёрного бычка-трёхлетку и сшили из его кожи здоровенный башмак. Под торжественную музыку, в багровом свете факелов, король Круглой Горы надел тот башмак и сделал девять шагов. Затем снял и передал Альвару, а тот — сыну. Хёгни тоже нацепил обувку и зашагал, стараясь не споткнуться и следя, чтобы башмак не слетел с ноги. «Такой сапог впору великану, а не леммингу, — подумал он, — в нём уместится мышиная семья, и ещё место останется». На девятом шаге Хёгни сбился, подвернул ногу, едва не рухнул, но в последний миг устоял. Тут все радостно засвистели, приветствуя нового родича, а дед сказал:
