Я пожимаю плечами.
— Да, а еще плохо, что мы в каком-то черном-белом месте, где все отражается.
Ниса дергает меня за рукав, указывает пальцем на пол. И я вижу, что он шевелится, под ним что-то ползает. Оно много больше существа, которое покинуло глаз Нисы.
В этот момент мы оба кричим, Ниса бессловесно, а я, с таким отчаянием, как никогда, зову маму.
Она, почти успокоившаяся в папиных объятиях, вдруг напрягается, похожая на испуганного зверька.
— Ты слышал?
Папа смотрит на нее вопросительно, и мама говорит:
— Марциан. Его голос.
Мама тянет папу за руку, безошибочно определяет место, где я стою. Вот только она меня не видит. Смотрит на меня и не видит. У нее делается странный взгляд, расфокусированный, бегающий. Он кажется мне жутковатым оттого, что она не может сосредоточить его на мне, как слепая.
— Мама! — говорю я. — Мама, я здесь! Мы в очень странном месте! То есть, мы прямо-таки тут, но тут стало очень необычным и черно-белым.
Только больше она не слышит меня.
— Он здесь был, — говорит мама. — Я слышала его голос.
— Я не слышал, — говорит папа. — Давай поищем его.
Папа всегда верит людям, как бы сумасбродно ни звучало то, что они говорят. Всегда есть вероятность, считает папа, что даже самые странные истории — правда.
— Откуда шел голос? — спрашивает папа. Мама делает еще пару шагов ко мне, замирает напротив, и мы почти касаемся друг друга.
— Отсюда, — говорит мама. Я пытаюсь схватить ее за запястье, но моя рука проходит сквозь нее, словно ее нет, или она есть, но на каком-то ином, далеком от меня уровне мироздания. Мама хмурится, потом говорит:
— Сначала мы проверим у него в комнате.
Она тянет папу за руку, и они уходят, даже не представляя, как близко от меня находились и как сильно мне нужна их помощь.
Все здесь непостоянное, словно на грани тотального разрушения, кажется, еще чуть-чуть, и опрокинется сам мир, а наступающая темнота слижет его, как кошка языком.
Я вижу, как расплываются контуры предметов, как бесконечно искажаются звуки, исчезают и появляются вещи. Такое пустое, безрадостное пространство, где все неправильно. А от тарелки, которую я разбил, не осталось даже пыли.
Все здесь находится на тонкой грани между существованием и исчезновением. Я с ужасом думаю о том, что будет, если здесь, скажем, порезать палец.
Все поврежденное разрушается вечно.
— Ты когда-нибудь видела что-нибудь такое? — спрашиваю я Нису.
Она качает головой, потом с ожесточением трет щеки в кровавых пятнах, будто это может помочь.
