Таланий вдруг вскинул голову, прядь светлых волос упала на лоб и рассекла его надвое, брови его нахмурились, но ни злобы, ни обиды он не чувствовал. Только горечь, что ребром застряла в горле и мешала дышать.
— Моих мозгов на многое хватает, отец, — смело, но задыхаясь от негодования, заговорил Таланий, — и жизнь моя тому пример. Я уже не подросток, чтобы кричать тут, что ты не прав, доказывать что-то. Что это даст? Ничего. Ты Глава Совета, ты выше всех, ты привык, что твое мнение всегда верное. Но я — не ты. Я давно простил твое отчуждение и надеялся, что наш последний разговор будет не таким напряженным, какой была наша жизнь. Я думал, ты сможешь уйти, не тая на меня зла и обид.
— А ты ждешь, не дождешься, когда я умру, — неприятно ухмыльнулся Данасий.
— Да как ты можешь так говорить?!
— Ладно, не ори. Если хочешь, чтобы я умер с легким сердцем, обещай мне, прямо здесь, прямо сейчас, — голос Данасия вдруг стал походить на лай охрипшей собаки. — После моей смерти неси свою службу так же исправно, как нес ее раньше…
И поперхнулся, не успев договорить. Таланий отшатнулся, кровь отхлынула от его румяных щек, оставив лишь бледные следы.
— Об этом бы ты мог и не просить, — тихо проронил он.
Но Данасий его уже не слышал. К горлу подкатило удушье, сдавило ветхие легкие. Слабое тело главы вдруг напряглось, задрожало, глаза выпучились, губы посинели, приоткрылись и через черную щель выдавился страшный сип. Через секунду он уже захлебывался в кашле.
Тогда Таланий впервые за многие годы почувствовал холодное прикосновение ужаса. Не помня себя, он схватил старика за трясущиеся плечи, приподнял и увидел, как во рту отца пенится кровь. Багровые пузыри лопались, не успев разбухнуть, превращались в тоненькие красные струйки, стекающие по морщинистым щекам.
— Отец! — что есть сил, закричал Таланий, но ничего не услышал в ответ.
Страх его оглушил, он же и спутал сознание. Таланий не отдавал себе отчета в том, что делает, все его движения совершались как-то сами по себе, были резкими, быстрыми, безумными.
Он развернул Данасия лицом вниз, рванул белоснежную простынь и прижал ее к окровавленным губам отца. Держал его бьющееся тело одной рукой, перехватив под грудью, а другой дотянулся до позолоченного шнура, и дернул несколько раз. Надрывный звон, возвещавший беду, рванулся прочь из комнаты.
Таланий чувствовал только, как мокнет простыня в его руках и как пытается вырваться немощное тело из сдерживающих его объятий. Он не понял, кто вдруг схватил его и оторвал от Данасия, отшвырнул, как старую игрушку, в сторону. Таланий не упал, он лишь попятился, отшатнулся в угол комнаты и только там несколько очнулся.
