Следом за ним, на горячий песок густо падают снежинки. Они тают, заполняя водой отпечатки его стоп. Франциск читает молитву «Святой Отче, справедливый Бог Добра, Ты, Который никогда не ошибаешься, не лжешь и не сомневаешься, и не боишься смерти в мире бога чужого, дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не наш. Фарисеи-обольстители, вы сами не желаете войти в Царство Божие и не пускаете тех, кто хочет войти, и удерживаете их у врат. Вот отчего молю я Доброго Бога, которому дано спасать и оживлять падшие души усилием добра.»
Из увлажненных талой водой отпечатков его стоп вырастают ярко-алые розы, нежные бутоны распускаются навстречу низко стоящему солнцу…
Камера поворачивается к провожающей его взглядом Марии. Крупным планом показана ее изящная ладонь, на которую медленно опускается сверкающая белизной снежинка…
Так заканчивается картина.
В чем же состоял упомянутой выше спор историков?
Дело в том, что молитва, которую читает Франциск в этом эпизоде, является не католической, а альбигойской (приведенный выше перевод дан по книге Ольденбурга «Костер Монсегюра»). При этом исторически время действия совпадает с одним из наиболее жестоких периодов альбигойской войны — последней военной кампанией под Тулузой. В это же время, по инициативе святого Доминика и с одобрения папы Гонория III, в Италии учреждается инквизиция. Делается это в первую очередь для борьбы против той же «альбигойской ереси».
Известно, что святой Франциск крайне отрицательно относился к альбигойскому учению, считая глубоко ошибочным содержащийся там теологический дуализм (сам Франциск был убежденным монистом). Но, с другой стороны, он также крайне отрицательно относился к физическому истреблению альбигойцев (как и вообще к любому насилию над людьми или даже над животными). Узнав по возвращении из Египта о создании в Италии инквизиции, как специализированного института насилия, действующего именем Христа и католической церкви, Франциск был так возмущен, что практически порвал со Святым Престолом.
Наконец, сама аскетическая практика Франциска удивительно напоминала таковую у т. н. «совершенных» катаров — т. е. альбигойских священников. Тем не менее, ни один источник не указывает на какое-либо сближение Франциска с альбигойским учением даже и после разрыва с официальным руководством католической церкви в 1220 г.
Как при таких обстоятельствах оценивать терминальный эпизод картины Кельвина? Как внеисторичный художественный вымысел? Или наоборот, как художественное прозрение?
