Здесь мы подходим к еще одной сцене, вмененной маэстро Кельвину как «непристойность».
Следы босых ступней обрываются около овального углубления в песке, достаточного по размеру, чтобы там мог улечься человек в позе эмбриона. Непонятно, что это — могила или просто место, которая Мария использовала для сна, укрываясь от ночного холода, сменяющего в пустыне дневную жару. Франциск останавливается, медленно, будто в трансе, освобождается от одежды и укладывается обнаженным в эту неглубокую яму. Он лежит на боку, ноги почти прижаты к груди, а ладони закрывают лицо. Ветер засыпает его тело слоем песчинок и начинает казаться, будто мы видим изваяние, целиком слепленное из песка. Дальнейшая смена (вернее, «перетекание») картин достигается тщательно выверенной, виртуозной работой мастера спецэффектов (Борис Вилкоу). Трансформация происходит так, что воспринимается в начале просто как возникновение случайной неравномерности оседания песчинок, но в какой-то момент становится видно: яма стала шире и теперь под слоем песка лежат два тела. Второе, меньшее, прорисовывается перед первым, как будто отпочковавшись от него и сохранив ту же позу — ноги к груди, ладони на лице. Затем оказывается, что вместо песка сверху сыплются капли дождя. Камера отъезжает вверх и в сторону. Теперь мы видим, что на пустыню обрушивается настоящий ливень. Песок сначала становится ослепительно-белым снегом, затем этот снег тает, под ним образуется почва, из которой стремительно прорастает изумрудно-зеленая трава. Камера отодвигается еще дальше и показывает маленький оазис, возникший посреди пустыни. В следующем кадре уже крупным планом показаны обнаженные Франциск и Мария, лежащие посреди цветущего луга в той же позе, в какой за несколько минут до того лежали «песчаные изваяния» в яме. Мария просто спит, улыбаясь во сне. Франциск нежными, медленными и осторожными ласками будит ее, а затем разворачивается последовательность гармоничных и мягких любовных игр, показанных с исключительным чувством такта и эстетики. Эта эротическая сцена занимает около десяти минут экранного времени и в ней нет ни одного брутального или даже просто грубого элемента — мы видим не столько картину секса, сколько картину некого особого тантрического танца. Я специально хочу обратить внимание на этот факт, чтобы было понятно: ни о какой непристойности здесь не может быть и речи. Человек, которому подобное действие представляется непристойным, или крайне дурно воспитан, или просто психически болен. Вообще, поскольку фильм затрагивает христианскую тематику, хочется напомнить кое-кому из христиан слова почитаемого ими апостола Павла: «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть» (послание к Титу, 1:15).
