— Значит, ты уверен, что вытаскивать из тебя ответы под полным освещением я не буду? — скучающим тоном поинтересовался Тритрети, пригубив из своего бокала.
— Если только не хочешь получить в результате придверный коврик вместо бога войны, — также равнодушно отозвался Глеб.
Ответ позабавил Тритрети.
— Я поразмыслю над альтернативой. Может, в качестве коврика ты будешь полезнее. Не могу придумать, зачем мне начальник охраны, который позволяет всякому отрепью из Леонтоподиума свободно разгуливать по моему институту.
— Мне лечь под дверью, чтобы ты мог получить наглядное представление, хозяин?
— Ты не сочетаешься с моим паркетом, — притворно вздохнул Тритрети. — Распорядись, чтобы Марта вколола тебе сегодня на ночь тройную дозу. Отрезвляющая порция боли пойдет тебе на пользу.
— Да, хозяин, — Глеб поклонился.
— И я лишаю тебя твоего личного времени до особого распоряжения. Когда же ты вымолишь у меня прощение, у тебя будет по две минуты в сутки.
На этот раз Глеб отреагировал. Его и без того светлая кожа побелела еще больше, а на впалых щеках стало отлично заметно, как он сжал зубы. Я поймал себя на том, что злорадствую.
— Я рад, что смог до тебя достучаться, — довольно усмехнулся Тритрети. — Еще вина.
Глеб поднес к его бокалу бутылку, и мы с Тритрети отметили, что у Глеба дрожат руки. Хотя он довольно быстро справился с приступом слабости, но это было!
Тритрети весело расхохотался, запрокинув голову на спинку кресла. Даже я не удержался от улыбки.
— Ты поднял мне настроение на всю неделю, — сказал он, отсмеявшись, — я даже готов за это накинуть тебе еще одну минуту. Получишь сто восемьдесят секунд.
— Уже можно начинать? — спросил Глеб, и его голос вдруг прозвучал усталым.
— Что начинать? — живо поинтересовался Тритрети.
— Вымаливать прощение.
— А, да, начинай, конечно. С удовольствием послушаю. Давненько ты добровольно передо мной не унижался.
Глеб потер пальцами лоб, на секунду пряча за ладонью гримасу отвращения к самому себе, и заговорил, хотя я был уверен, что не станет.
— Ну, в общем, мы оба прекрасно понимаем, в каком я дерьме.
— Несомненно, — весело кивнул Тритрети.
— Я умоляю о милосердии, — произнес Глеб.
Тритрети выждал, но продолжения не последовало.
— Глеб, дорогой мой, ну что за лажа! Уверен, через две-три недели ты сможешь поразить меня куда более вдохновенными речами.
— Я не продержусь и недели.
— Правда?
Было очевидно, что все происходящее доставляет Тритрети искреннее удовольствие.
