— Мальчик, — буркнул Влад, аккуратно приподнимая спутавшиеся засаленные ручки. Мальца и правда укачало, и он сладко проспал всю дорогу — не шелохнулся.
— О, сын, поздравляю. У меня самого двое: Вадька и Егор. А как твоего звать?
Влад дёрнул плечом и, провожаемый подозрительным взглядом таксиста, выбрался из душного салона «десятки».
А действительно, какое у него имя? Ведь как-то же она его называла всё это время, не «эй, ты» же. А с другой стороны — какая разница? Завтра он отдаст пацана. Это не его ребёнок. Точка.
В подъезде пахло точно так же, как и во времена его детства: пылью, отсыревшим деревом и тушёной капустой. Давно не крашеные стены пестрели разного рода граффити, среди которых затесалась и парочка скабрезных слов, написанных его рукой. Вот тут они курили с пацанами, пуляя зажженными спичками в белёный поток. Влад поднял голову — серая от времени побелка вся сплошь усыпана чёрными кругами сажи.
Не касаясь поломанных перил, поднялся на четвёртый этаж. Их дверь тоже осталась прежней — обитая тонкими деревянными рейками, с залепленным заскорузлой жвачкой глазком по центру. Под ногами допотопный коврик, вырезанный из старого паласа.
Надавив на оплавленный какими-то вандалами звонок, прислушался к звукам: за дверью раздалась скрипучая трель — мёртвого разбудит, затем послышалось шуршание ног и не слишком довольное:
— Кто там?
— Эт я, открывай.
Тишина. Ушла, что ли? А, нет — послышался скрежет ключа, и в проёме нарисовалась она. Выжженные белокурые волосы накручены на крупные бигуди, красный шелковый халат с претензией на роскошь давно потерял былые краски, в пальцах — неизменная сигарета.
Сколько он её не видел? Кажется, с нового года, да и по телефону они крайний раз разговаривали в июне, в день её рождения.
Мама. Странное слово, совсем для него чужое. Мысленно он давно называл её просто — Она. "Она" как-то ближе.
— Ну привет. Чего тебе? — кивнула она и глубоко затянулась. Длинные ногти покрывал малиновый лак — кончики облупились, но женщину, похоже, это мало трогало.
— Я войду?
— Валяй, — безразлично повела плечом и посторонилась.
В квартире стояла небывалая духота, хоть топор вешай. Пахло какой-то дрянью — сигаретным дымом с примесью чего-то восточного, ужасно приторного.
Каждый угол прихожей был завален невиданной хренью — расписные китайские коврики, причудливые статуэтки, глиняные вазы; стена пестрела картинами с изображением безвкусной мазни, хотя мама называла это гордо — живопись.
