— А-а, поняла, у вас это называется по-другому. Тебе надо привыкать. Вот эта вещь у нас, — ее опустившаяся ладонь вновь подхватила и вздернула к моим глазам простыню, — называется простыней.
Я подавил нервный смешок.
— У нас тоже.
Девушка всплеснула руками:
— Тогда почему же…
— Заринка, мать твою-мою-нашу! — раздался вопль в соседней комнате, слышимый, наверное, и на Святом причале.
Не описать моей радости печатными словами. Еще не оказывался в столь позорной ситуации, когда мысли увязают, как мухи в меде, оставшийся без высшего командования язык мелет чушь, а глаза требуют оградить от потрясающего организм (именно так) зрелища… и одновременно не желают уводиться в сторону.
— Заринка, в гроб тебе гвозди по самые дыни и колючку в арбуз! — донеслось уже ближе.
Говорят, смена деятельности — лучший отдых. А для бурлящих эмоций нет ничего лучше смены их вектора.
— У вас пользуются гробами? — Удивление поползло из меня, как бока из заниженных джинсов чересчур уверенной в себе дамы Бальзаковского возраста.
Зрелище похорон самоотверженного бойника до сих пор стояло в глазах. Никакими гробами там не пахло.
— Чем? Какими гробами? — Златокудрая соседка расшнуровала завязку своих галифе, без единой тени сомнения стянула их, поочередно подняв ноги, и безмятежно прошла к своей котомке.
Меня снова бросило в дрожь. Если здесь столь вольные нравы…
— Карина сейчас крикнула… — судорожно напомнил я происхождение темы разговора.
Как бы еще намекнуть насчет моей неготовности к подобной простоте и близости к природе. В моем мире разнополых учеников не селят в одной комнате, и у нас посторонние стесняются ходить друг перед другом даже в нижнем белье. Даже. А не. И если тут все так же и дальше, а то и не так, то… ух.
— Это кто-то из ангелов употреблял, — не прерывая занятий по переоблачению, пояснила Зарина.
Она расправила бесцветные шаровары, взгляд придирчиво пробежался сверху донизу, руки зачем-то встряхнули свежевыглаженную вещь. Лишь после такого длинного ритуала ее ноги влезли в подставленные штанины. На вопли сестры девушка внимания не обращала. Привыкла.
Проделав аналогичные действа и пассы с рубахой, она добавила про гробы:
— Обычное непонятное слово, чтобы в перемешивании с другими изобразить возмущение.
Олицетворение этого возмущения чуть не вынесло нашу дверь, у которой даже не нашлось звука выразить свои недовольство и презрение. С легким присвистом дверь отлетела к самой стене и обиженно заткнулась.
