Она смотрела на волосы.
— Нет, — нехотя признал Гордей.
— Откуда знаешь?
Пришлось отвечать.
— Был второй. Черный.
— Ну, хорошо хоть «был», — кивнула царевна.
Седло заскрипело под внезапно заерзавшим царевичем. Пауза затянулась. Лгать он не решился, как и не стал опровергать догадку царевны.
— Почему не убил? — она вновь указала на Шурика.
— Обстоятельства.
— Не существует обстоятельств, которые отменяют закон.
— Разночтение.
— Богохульствуешь. Не для того Алла-всеспасительница, да простит Она нас и примет, снизошла к людям с Законом, чтобы кто-то толковал его в свою пользу.
Гордей заерзал еще больше.
— Ангел не оставил мне выбора.
— Выбор есть всегда, — отрубила царевна.
Они уперлись в виртуальную стену прямой логики, за которой только драка. Тут встрял я:
— Бывает. Например, заповедь «Не укради».
Думал, царевна возмутится вторжением в беседу. Она только хмыкнула:
— Просто: не кради. Украл — преступник. Преступил — умрешь.
— А если умираешь с голода? — не отставал я. — Тогда — или укради еду, или нарушишь более серьезную заповедь — «Не убий»!
Поставить кого-то в глупое положение с помощью псевдоумного парадокса было моей фишкой еще в школе. Из-за способности доводить учителей до истерик в классе меня обзывали страшным словом софист.
«Волга впадает в Каспийское море», — ни о чем не подозревая, буднично сообщала Антонида Петровна.
«Как же, — без разрешения подавал я голос. — При слиянии рек название дается по более широкой. Кама при встрече под Казанью в два раза шире Волги. Так что же впадает в Каспийское море?»
Или:
«Земля — шар», — говорил Валерий Вениаминович и никак не подозревал подвоха.
«Неправда, — вызывал я гогот класса и ужас в учительских глазах, где рушилось мироздание. — Вот луна — это шар. Согласен. А Земля — сфероид. Приплюснутая на полюсах сфера. Разве не так? Зачем обманываете бедных деток? Мы же вам верим!»
Кличка Софист, как случается сплошь и рядом, сократилась до Софы, Софочки. Пришлось драться за восстановление гордого имени «Чапа». Меня били, ставили фингалы и разбивали губы, ломали руку и едва не оторвали ухо, но я все равно взрывался и кидался за «Софочку» даже на старших. Намного старших. И неизмеримо более сильных.
Даже слон не любит, когда ему в ногу вцепляется маленькая Моська, которую переломишь одним хоботом. Первый раз он смеется. Второй раз — задумывается. В третий обходит Моську стороной или предлагает дружбу.
Здесь был другой мир. Царевна не закатила глаза, не замахала на меня руками, не посмотрела как на мокрицу, что сунулась в приличное общество в застегнутом на нижнюю пуговицу пиджаке, а лишь рассмеялась в ответ:
