Сандро объявился ближе к обеду. Заплатил работникам за услуги и проводил их. Я немного позавидовала им, глядя, какими радостными покидают они виллу. Сидя в открытом фургоне, девушки и парни что-то весело пели и прищелкивали пальцами в такт мелодии. И только Симона смотрела на меня странно: слишком пристально, словно бы сочувствующе. Помахала мне на прощание рукой и выкрикнула:
— Стар ин гуардия! Си салви!..
Я непроизвольно вздрогнула. Дождалась, пока Сандро приблизится, и, позабыв о роли послушной модели, спросила:
— Ты можешь перевести ее слова? Что она крикнула на прощание?
— Чтобы ты поскорее покинула меня, — невесело улыбнувшись, отозвался Сандро.
И что-то подсказало, что он не соврал. Он смотрел мне в глаза, будто ожидал, что я немедленно кинусь вслед фургону.
— Почему? — вновь спросила я. Не то чтобы из страха, скорее из любопытства.
— Недолюбливают мою камеру, — вздохнул Сандро. — И мои снимки, закрытые в кабинете. Но именно они и сделали меня знаменитым.
— И в чем же твой секрет? — Я прищурилась и по старой привычке потянулась к косе, чтобы потеребить кончик в руках. Но пальцы наткнулись на пустоту.
— У тебя раньше были длинные волосы, — усмехнулся Сандро. — Зачем остригла?
— Чтобы тебе понравиться, — не соврала я. — Так что не так с твоими снимками?
— Пройдемся? — предложил Сандро. Поднял к лицу фотокамеру и сделал новый снимок. — Мне нравится гулять по вечерам, когда длинные тени от деревьев ползут по свежескошенной траве. В воздухе пахнет приближающейся грозой, и птицы замолкают, предчувствуя опасность. Это затишье перед бурей обостряет все чувства, заставляет наслаждаться каждым моментом, как последним.
Он галантно предложил мне руку, и я не сумела отказать. Подхватила его под локоток, и мы неспешно пошли вдоль длинной парковой аллеи.
— Ты не только фотограф, но еще и поэт, — похвалила я Сандро. — Так красиво говоришь. И так тонко чувствуешь…
Сандро снова вздохнул и проговорил так, словно исповедовался:
— Я предчувствую приближение смерти… Это мой дар и мое проклятие. Каждый раз, фотографируя, я проживаю чужую жизнь. И умираю вместе с жертвами. Реже — вместе с ними спасаюсь.
Его речи казались странными, слишком образными и оттого малопонятными. Он говорил загадками: вроде и ответил. А в то же время скрыл от меня главное.
— Хочешь сказать, что среди твоих фотографий есть и те, что запечатлели избавление, а не смерть? — удивилась я. — Но почему эти снимки никогда не занимали место на выставках?
