– Доброе утро, Настя, – Алина окликнула жену художника.
– Вы? – Настя отставила метлу в сторону и хмуро на нас посмотрела. – Значит, вчера с Вовкой не встретились? Да, он поздно пришел. В девять. У них опять на работе аврал. Будь он женат, жена бы его была счастлива.
– Почему?
– По кочану! Завидую женам моряков. По полгода мужей не видят. Никто нервы не трепет.
«Значит, я оказалась права. Настю достал Павел», – порадовалась я своей интуиции.
– Одну-то картину продал, а амбиций – как у придворного художника китайского императора. Кофе только в зернах, булки только свежевыпеченные. Клубничное варенье уже не катит – только джем, – пробурчала Настя, сквозь зубы.
– Настя, а Владимир один живет?
– Один? Как сказать! – хмыкнула та. – Баб у него много, можно сказать, меняет как перчатки, но жениться не собирается и оставить какую-то одну у себя не торопится. А может, бабы ему умные попадаются: шею в ярмо вдевать не хотят, видят, какой гуляка. Не то что я, дура. Пришла к Пашке с вещами, да и осталась. Даже о свадьбе не заикнулась. А теперь жалею. Законная жена имеет право на половину имущества, а я на дырку от бублика. Чувствую, бабло к нему повалит, а я так и останусь с метлой в руке.
– А сейчас Владимир дома? Не знаете? – спросила я, поймав себя на мысли, что нашей собеседнице нужны свободные уши, в которые она собирается слить всю свою обиду на гражданского супруга.
– Идите, – махнув рукой, разрешила Настя. – Мимо меня еще Вовка не пробегал, значит, дома. Вы уж простите, я ему вчера сказала, что его две женщины спрашивали.
– Сказали и сказали, – Алина равнодушно пожала плечами и собралась идти к подъезду. Посмотрев на меня, она кивком головы позвала, как бы говоря: «Что стоишь? Охота послушать причитания обиженной жены? Если нет, пошли».
– Если не отвечает, колотите в дверь. У Вовки кнопка звонка западает, – вдогонку нам донеслись Настины слова.
Не предупреди она нас, мы бы так и стояли под дверью, недоумевая: «Как же так? Хозяин должен быть дома, а не открывает». Когда до нас дошло – пора стучать, мы что есть силы заколошматили по двери. Через пять секунд после страшного тарарама, устроенного на площадке, открылось сразу две двери. Из одной высунулась лысая голова старичка. Через толстые линзы очков он окинул нас подозрительным взглядом и спросил:
– Почто стучите? Мед? Картошка?
«Кажется, дед обознался», – подумала я, недоумевая, как можно двух респектабельных дам принять за селянок.
