— Хорошо, — он кивнул и отдал должное прекрасной сочной отбивной. Мясо так и таяло на языке.
— Тебе что-нибудь известно о том, кем были твои настоящие родители?
— Нет, — голос звучал удрученно, — но я не уверена, что хотела бы о них знать. Почему я должна желать что-либо узнавать о женщине, которая меня выбросила? Крошечного младенца, просто оставила на пороге у чужих людей?
— Тебе неизвестно, что ее побудило к этому, — возразил Мариус, — хотя я бы тоже такого не одобрил. Ну и ты, судя по всему, из другого теста. Тиба не бросила, хотя он был обузой для тебя.
— Как я могла его бросить? Я его люблю. Я помню, когда он родился, был таким крошечным, сморщенным, и даже не мог разжать кулачки. И глазки сизые были, и на голове пушок.
— Детей любишь? — невольно спросил Мариус. И укололо больно под сердцем. У него тоже мог бы быть ребенок, если бы Ровена дала ему родиться.
— Люблю, — ответила Алайна, — но не всех, ниат Эльдор. Тиберика люблю. И своих, наверное, любила бы. Очень. Никогда бы не бросила.
— Почему — любила бы? Разве ты не можешь иметь детей?
— Потому что я двуликая, а двуликим такое счастье, как семья, не положено.
— Но, в общем, печать на лице не мешает тебе родить ребенка?
Мариус пожалел, что за вуалью не видит выражения ее лица. А хотелось бы.
— Не мешает, — медленно проговорила Алайна, — но вы не понимаете. Мне всегда хотелось семью, настоящую, любящую. И у детей должен быть отец. А теперь всего этого у меня никогда не будет.
— Не делай преждевременных выводов, — буркнул Мариус.
— Разве они преждевременные? — спросила Алайна с такой болью в голосе, что ему вдруг захотелось рассказать ей все — и про Фредерика, и про собственные сомнения. Про то, как ноги проваливаются в трясину, и вера в непогрешимость Магистра потеряна…
Но рассказать — значило, прежде всего, подвергнуть опасности. Которой, как ни крути, и без того хватает.
— Никто не знает, что будет завтра, — отстраненно ответил он, — может случиться все что угодно… и с кем угодно. И то, что сейчас ты двуликая и находишься за пределами нашего общества, вовсе не говорит о том, что так будет всегда.
— Я знаю, что за Пеленой печати не будет, — вдруг сказала Алайна, — иногда я думаю… что могла бы уйти туда. Теперь, когда Тиберик не один.
— Снова пытаешься удрать? — Мариус вздернул бровь, — трусишь?
— Нет, — она выпрямилась, — я не боюсь. Но понимаю, что мне здесь не место, ниат Эльдор. И никогда места не будет.
— Ну, хорошо, — отбивная закончилась, Мариус отставил тарелку, — расскажи еще о себе.
