«Что сегодня такое произошло? Почему все изменилось в один момент?»
Джимми перехватывает ее за талию, а я впиваюсь взглядом в чертов автомат и силюсь, чтобы не закричать.
«Зачем он это делает? И почему мне так больно?»
И все равно поворачиваю голову и смотрю.
Его губы приникают к ее уху, что-то шепчут, девица громко смеется. Они идут к двери. Я не сдерживаюсь, оборачиваюсь. Мне нужно это видеть. Чтобы кинжал, засаженный в самое сердце, провернулся, причиняя еще больше боли. Так будет лучше.
И я вижу. Это его взгляд…самоуверенный, нахальный, дерзкий. Такой волнующий и пьянящий. От этого взгляда у меня так часто кружилась голова, и дрожали колени. В эти глаза я готова была смотреть вечно, хотела дарить им всю себя, свою душу.
Они выходят, и, последнее, что остается в памяти, — ладонь, скользящая к ее заднице. Жирной заднице шлюхи, которую я считала своей приятельницей. Шлюхи, на которую он зачем-то променял меня.
И я зажмуриваюсь. Наваливаюсь на автомат, до хруста сжимая челюсти, потому что ничего не вижу от слез. А его смех, такой родной и любимый, продолжает греметь, отдаваясь эхом в моих ушах.
Монетка падает из руки и ударяется об пол. Но я не вижу и не слышу. Прокручиваю в голове один и тот же ужасный фильм, в котором он, высокий, красивый, пьяно улыбается этой Мэгги и по-хозяйски притягивает ее к себе.
Вдыхаю больше воздуха, резко выдыхаю. Ударяю руками по металлической панели автомата и разворачиваюсь. Мое лицо пылает, а внутри все промерзает насквозь, буквально до костей. Мне это нужно. Поговорить с ним и все выяснить. Раз и навсегда. Услышать, что он ничего ко мне не чувствует. Пусть сам скажет. В лицо. Я хочу эту порцию адской боли, чтобы выжечь его из своего сердца навсегда.
— Эй, цыпа! — Чья-то рука касается моего бедра, когда иду меж столиков к выходу.
Останавливаюсь и выискиваю в полутьме взглядом того, кто посмел так беспардонно прикоснуться ко мне. Ну, конечно — Бобби Андерсон. Толстая жаба. Устроился за столиком с парой своих дружков и давит идиотскую лыбу. С тех пор, как его брат поступил в полицейскую академию, этот урод стал еще смелее и наглее, завел себе шестерок и мнит себя невесть кем.
— А, это ты… — Наклоняюсь к его мерзкому лицу. — Еще раз тронешь меня своей лапой, завяжу твои яйца в узел и засуну их тебе в жопу, ясно?
Знаю, грубо. Но он уже достал, этот Бобби! Надоела эта вечная конфронтация, длящаяся в течение последних четырех лет, эти постоянные стычки, подколки, словесные соревнования типа «у кого пиписька длиннее». Задрало всё. Этот ублюдок думает, что ему позволено всё в этом городе, раз папочка при жетоне. Да ни хрена!
