И мы, студенты филфака, довольствовались этими искристо-звенящими «поэзами» Северянина. Мишура скрывала его истинное лицо. А ведь на раннем этапе творчества, после выхода первой книги поэта «Громкокипящий кубок». Александр Блок заметил: «Это настоящий, свежий, детский талант Куда он пойдет, еще нельзя сказать».
Конечно, и у Корнея Чуковского было основание высказаться о самой манере письма поэта так: «Его стих остроумный, кокетливо-пикантный, жеманный, весь как бы пропитан… воздухом кабаре… Но все же стих его волнующе-сладостен».
Была, была эта «волнующая сладость» в его стихах! Да и сам Северянин был от себя без ума. Еще бы! На одном из вечеров в Политехническом зал, полный молодежи, выбрал из троих поэтов: Маяковского, Бальмонта и Северянина — именно его, назвав Игоря Северянина «королем поэтов».
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.
…
Лишь мне восторг и поклонение
И славы пряный фимиам.
Моим — любовь и песнопенья! —
Недосягаемым стихам.
Он громко заявил о себе в среде буржуазного Петербурга в самый канун Первой мировой войны. Аршинные буквы афиш кричали о его выступлениях, собирая в залах множество поклонников и поклонниц. И Северянин выходил на эстраду, надменный, неприступный, с лицом цыганского барона, в узком черном сюртуке, руки за спиной или скрещены на груди, в петлице неизменная орхидея. Начинал загробным баритоном, варьировал им. Зал, затаив дыхание, слушал чеканные строки, зовущие к любви, веселью — и уже словно не было ужасов войны…
Во всех поступках Северянинa сквозило желание во что бы то ни стало выделиться. Он сразу объявил себя футуристом, но прибавил к этому слову местоимение «эго» — свидетельство личной независимости. И более всего сам способствовал шуму вокруг себя. В прологе к первой книге писал: «Я прогремел на всю Россию, как оскандаленный поэт» И небрежно бросал в публику:
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь…
То был вызов обществу. Поэт выбрал для себя маску и закрывался ею. Так возник миф о Северянине, которого мы толком и не знали. В эпатаже, самолюбовании заключалась и ирония над самим собой. Еще в 1916 году В.Брюсов заметил: «Не всегда легко различить, где у Игоря Северянина лирика, где ирония».
И опять-таки первым, кто разглядел под накипью душу настоящего поэта, был Блок, подписавший свою книгу Северянину так: «Человеку с открытой душой». Да и в молодости у Северянина были чистые, яркие строки. А как пронзительно писал он о природе! Мишура же сразу слетела, когда судьба вдруг оторвала его от России. Русская эмиграция — всегда горестный, горький разговор…
