Неуместным в наряде Хенрики Яльте оказалось всё. Под эскарлотским солнцем бархат заиграл переливами переспелой вишни и придал некогда снеговой коже бледность ядовитых грибов из лесочков Тикты. Треугольный вырез сорочки из-за золотой тесьмы смотрелся рогами оленя, лёгшими над грудью. Сборчатые буфы до локтя будто раздулись до размеров голов, тиктийцы делали себе из них украшения, похваляясь числом убитых. Трубчатые складки юбки выглядели столь острыми и грубыми, что сошли бы за скалистые берега фьордов. Волосы Хенрика завила крупными волнами и оставила распущенными, но вместо свободы от доли замужней дамы их вид отсылал к дикой моде тиктийских женщин, о которой блеял противный Тек.
Всё свое царствование Хенрика Яльте стремилась воплощать собой Блицард, а в его льдах отражать себя, но по отречении она опустилась до положения одичавшей Тикты. Этот повод для печали был смехотворен, но он уводил боль от смерти сестры на некоторое расстояние. Совсем небольшое.
К слову сказать, напротив побочных отпрысков короля, между ним и Хенрикой, в курульном кресле сидел законный ребёнок. Младший сынишка Дианы. Маркиз Дория. Он исподлобья глядел прямо перед собой, на витраж с чудесными похождениями Блозианской Девы. Сестра писала, что для ревностных люцеан это важнейшая, самая дорогая женщина, к чьим стопам они припадают чаще, чем обнимают мать, целуют сестёр, любят жён. Сочетание в одной фигуре трёх главных женских образов отдавало для «дикарки» Яльте чем-то кровосмесительным, но, бесспорно, забавным и по-своему миленьким. Ей-то в силу исповедания и страсти к «несчастненьким» был ближе святой Прюмме. Толстячок в монашеской заплатанной рясе, авантюрист, раскольщик Единой Святой Блозианской церкви, он наверняка любил угоститься дармовой выпивкой и прибрать к рукам имущество упокоившегося брата-монаха, ну разве он не прелесть?
Только Хенрика с нежностью коснулась серебряной луны у себя на груди, как маркиз Дория повернул к ней голову и тут же отвернулся. Хенрика находила косые глазки племянника совершенно очаровательными. На лицо малыш напустил кудряшки. Сквозь чёрные пряди нет-нет да проглядывал яльтийский глаз. Как у Дианы… О Королеве Вечных Снегов поговаривали, что сквозь голубой лед её глаз светят лучики солнца. У сестры же синели озёра, с которых по весне сошёл лёд. Впрочем, в этом обществе никто тех озёр не хватился бы.
Показное благополучие семейства Рекенья отбило бы аппетит, когда б у госпожи Яльте он остался. Венценосный хряк, меченая огнём лисица с выводком лисят, забытый мальчик. Двадцать лет назад в столичном дворце королевские отпрыски трапезничали отдельно от взрослых. Хенрика не забыла своей обиды, когда её не пустили завтракать с молодожёнами. Пусть общество благородного и голодного герцога Лаванья скрасило принцессе Яльте трапезу, потрясение в памяти не изгладилось. Оскорбление усопших начинается с пренебрежения траурным платьем. Заканчивается оно, видимо, обедом, куда пущены любовница и бастарды.
