— Твои грехи оставляют седину в наших волосах. — Строгий голос, прикрытые глаза, сплетённые в замок пальцы. — Что на этот раз?
— Я согрешил.
— Мы слушаем, сын наш.
— Я не почтил Всевечного своим присутствием этим утром. И прошлым… И позапрошлым… Это долгая история. — Закрыть глаза, опустить голову. Как просто, когда каешься не ради покаяния. Как было бы сложно, кайся он по-настоящему. Но этого не будет, не может быть. Райнеро Рекенья-и-Яльте не жалел о прошлом и не страшился будущего.
— Кайся, сын наш.
— Я поднял руку на своего брата. За дело. Он боялся залезть на дерево и страхом своим позорил гордое имя Рекенья. Я не сдержался, грешен.
— Да пребудет с тобою впредь терпение и почтение к ближним твоим. Кайся.
— Минувшим вечером я обратил взоры на одну донну, и во взорах моих не было благоговения.
— Что ты с ней сделал? Кайся!
— Отец…
— Опорочил, подвёл под монастырь? Заколол её мужа? Отца, брата?
— Ничего подобного, отец мой… Мы согрешили по обоюдному согласию, но обычно на исповеди от меня не требуют подробностей того, как…
— Мы прощаем тебе это. Но впредь задумайся и не будь столь падок на женщин.
— Да, отец.
— Кайся.
— Я жажду вражеской крови. — Райнеро исподлобья глянул на короля. Дурное сердце заколотилось.
— Ты кого-то убил! — Франциско сгрёб в горсть цепь — и когда снял? — упёрся ей в колено, подавшись вперёд.
— Пока нет.
— Хорошо, продолжай. — Король откинулся на скамейке, оглаживая рубин за рубином. Всё лучше, чем стучать чётками. — Кайся.
— Я посмел солгать отцу моему. Отнюдь не нужда в покаянии подвигла меня искать встречи с ним.
— Что ты сказал, сын наш?
Принц Рекенья вскинул голову, принимая на себя прославленный грозный взгляд. Ходили байки, что десять лет назад придворные валились под ним в обморок.
— Увы, это так. Вы прощаете мне этот грех?
— Мы подумаем. — Франциско сжал его плечи. В этих руках ещё оставалась сила, побуждая подняться с колен. — Твоё неумелое покаяние вызвало скорбь святых, но мы эти грешки отпускаем. Садись. Можешь рассказать, к чему ты устроил этот маскарад.
— Дух мой мечется и сердце моё изнывает под бременем долга, который мой отец не позволяет мне отдать. — Райнеро повернулся к королю. Франциско не смотрел на него, тяжело дышал в бороду, видимо, обдумывая услышанное.
— Что же наш сын называет долгом, который камнем придавил его сердце? — голос напряжён, косматые брови сошлись у переносицы, он всё же понял. Но проверяет. Вдруг свершилось чудо, и беспокойный сын усмотрел долг в человеколюбии и служении вере? Придётся разочаровать.
