В этот момент скрипнула дверь, и во двор вышла невысокая темноволосая женщина. Ее когда-то миловидное лицо покрылось морщинами от постоянных тревог.
— Живко? — позвала она, разглядев в сумерках мужа. — Припозднился ты. Здравствуй, Козарин, — она кивнула учителю с явной прохладцей.
— Добрый вечер, Стояна, как ваш теленок? Оправился? — спросил тот и без перехода продолжил, — Горюшка у вас?
— Теленок вроде ничего, — кивнула женщина. — У нас Горя, сидят там с Ярушей, шепчутся. То ли сказки сказывают, то ли стихи читают. Заканчивал бы ты их учить, Козарин, не доведет это до добра, — внезапно добавила она, покосившись на мужа.
— Стояна, — резко выдохнул лесничий. — Я тебе уже все сказал по этому поводу.
Козарин опустил глаза и тихо прибавил:
— Я учитель, Стояна, этого ничто не изменит. Позови сюда дочку, пожалуйста.
— Ступай, — угрюмо велел Живко. — И не мели чепухи.
Женщина снова покосилась на него и смолчала. Только развернулась и, сгорбившись, пошла в дом.
— Прости ее, — буркнул Живко. — Боится она, вот и мелет. Из-за попа этого заезжего тоже страху натерпелась. Девчушки-то небось рассказали, что он заходил.
— Я не обижаюсь, — махнул рукой учитель, — права она. Девочкам проще было бы, если бы я их учить перестал. Ведь понимающему человеку видно, когда женщина помимо хозяйства еще о чем-то думает. Так бы росли дурами, а теперь им притворяться придется, а это сложнее… Ну… Недолго мне, я думаю, мою пташку учить осталось. Выйдет за Остромира, нарожает детей и все забудет, — он усмехнулся печально, но ласково.
— Хоть бы дети счастливы были, — вздохнул и Живко. — Все ради этого отдал бы. Может и прав ты. Хоть бы уж тогда Яруша нашла себе кого по сердцу, мельников сын вот на нее поглядывает, да она не дает ему надежды.
— Найдет, куда денется, — пожал плечами Козарин, — она молодая, красивая, кровь горячая, а хороших парней у нас хватает — сам учил, знаю. Ну и куда мы с тобой бежать собрались, Живко? Глядишь, устроим дочерей, а сами свой век доживем… Пусть сыновья думают, как им быть. Старший мой почти взрослый, да он, как Ждана, все больше к попам прислушивается. Глядишь, и не пойдет со мной, если я позову с места насиженного подняться. Ну а мелкий… Ему главное, чтоб каша на столе была, да играть бы пускали.
— Тут ты прав, — со вздохом ответил лесничий. — У моего старшего уже семья своя, а младший только и знает, что по улицам бегать с друзьями. Яруша вот только все сама не своя. Ну твоими бы устами, Козарин… Может и придется ей кто по душе, а там, глядишь, выйдет замуж. А до того, да и после, все равно у меня будет душа болеть за них всех. В тюрьме ведь живем, в остроге самом настоящем. А выхода не видно.
