— И кому я там нужен? — пожал плечами Козарин. — В Лигии я тоже оставаться не хочу. Они и сами все бегут на запад. А там, куда нам надо, с учеными людьми, знаешь ли, лучше, чем у нас. Что мы будем делать? Резные ложки на улицах продавать? Сможем ли мы на это семью прокормить? А то, что ты в лесу, как дома, тебе в Люнденвике или Лютеции особо не поможет.
— Может, ты и прав, — вздохнул Живко, на глазах теряя запал. — Хотя можно было бы и в деревне где-то там поселиться… Но у границ — нет. Лигийцы сами напуганы этими православными, а, стало быть, если бежать, то уходить с родной земли далеко на запад. Как можно дальше. Но то что в городах нам делать нечего, ты прав, друг… Только что мы делать будем, если останемся, Козарин? Девочки всю жизнь свою бояться будут, а мы спины гнуть перед православными?
— Я не знаю, — Козарин тоскливо взглянул на запад, где уже почти угасли краски закатившегося солнца, и растерянно повторил, — не знаю я, Живко. Идем, спать надо. Завтра в церковь вставать рано.
Лесничий, такой же растерянный, как и друг, неловко похлопал того по плечу.
— Пошли. И не трави себе душу раньше времени, Козарин. Может, уберегут боги… — он снова закинул хворост себе на спину. И знаешь… Ложки ложками, но я все-таки завтра после церкви в лес схожу… К тому, что я там иной раз сутками пропадаю все привыкли, поп наш ничего не заподозрит. А я тем временем осмотрюсь хотя бы. А то, если нет другого пути, я словно в волчьей яме себя чувствую. Идем…
Друзья побрели по тропинке в сторону домов. В полном молчании они дошли до дома лесничего, который был одним из самых близких к лесу.
— Покурим напоследок? — вздохнул Козарин. — Горя все равно у вас, наверное, а Ждана меня дома с головомойкой ждет. Очень она испугалась, когда поп этот пришел: мы с девочками за книгами сидели.
Живко угрюмо покивал.
— Покурим, — согласно сказал он. — Стояна тоже наверняка будет злиться… Это все от страха. Женщины боятся, да и мы, в общем-то, тоже…
— А мне кажется, — учитель достал заранее свернутую самокрутку и закурил, — что Ждана проникаться начала. Если ее в оборот монахини возьмут — не знаю, что будет дальше.
Живко помрачнел, доставая из-за пазухи кисет и сворачивая свою самокрутку.
— Что ж такое творится, — угрюмо бросил он. — Стояна уже давно на молитвы Христу сбивается. Говорит, он вроде милосердный, может и поможет. Но она это от страха, она бы кому угодно молилась, лишь бы никто из нас не пропал.
