— Спасибо, — выдыхает Лорин, — ты невероятно силен. И невероятно талантлив. Тебе не нужно даже учиться, ты все видишь сам.
— Что толку с таланта, когда скоро сдохнешь, — Стефан пытается язвить, но руки его сами собой ложатся на тонкую талию.
— Ты не умрешь, я не позволю, — губы Лорин, мягкие, податливые, все еще в опасной близости, — пойдем, поищем исток этой мерзости. А пока ищем, можно разговаривать. Мы ведь редко разговаривали, когда на этом было время.
* * *
Воронка действительно была преддверием. У одной из покатых стен толща породы расходилась — теперь уже действительно, настоящим разломом, который полого уходил вниз.
Там змеилась кромешная темень, и Стефану это не нравилось. А еще ему определенно не нравилось то, что, входя в разлом, он непременно окунулся бы в те смерть несущие струи. Он прекрасно понимал, что лично для него ничего хорошего в этом не будет.
Но по-прежнему на другой чаше весов были живые земли и его княжество, так коварно узурпированное младшим братцем, и люди — обыкновенные люди, мужчины, женщины, маленькие дети. Нельзя было позволить Разлому пожрать их.
Поэтому князь принял из рук Лорин первый из припасенных факелов и шагнул вперед, в мятущийся черный поток. Свободная рука сжимала рукоять прекрасного меча, который принадлежал когда-то вампиру Эйвану, хотя Стефану куда больше хотелось взять за руку Лорин.
О том, что его тело насквозь прошивает сама смерть, Стефан думать и вовсе не хотел. А потому задал первый вопрос идущей чуть позади вампирше.
— Другие вампиры почувствовали разрушение камня Крови?
— Думаю, да, — спокойный голос Лорин прошелестел, теряясь под сводами разлома.
— А что ж они тогда не удосужились разузнать, что случилось? Никто из них не изволил появиться в твоем замке. Обычно, когда что-то случается, люди начинают говорить друг с другом, собираться вместе, чтобы выяснить и понять, что делать дальше.
— Люди, — она намеренно сделала ударение на этом слове, — видишь ли, Стефан. Никто не думал, что мы просидим три сотни лет в таком вот облике. И Таро не мог предположить, что единственной слабой стороной столь совершенного тела станут мозги. Все дело в памяти. Последние десять лет я никого, кроме Крастора, уже и не видела. Остальные лишились рассудка, они напрочь забыли, что, к чему и зачем. Превратились в вечно голодных, но при этом весьма изобретательных чудовищ. Да и сама я уже была недалека от всего этого…
— А Крастор? Он тоже был не в себе? С чего бы ему приходить в твой дом и убивать направо и налево?
