Для датировки этого источника 1223–1225 гг. имеется несколько оснований: 1) А.Д. Ботяков и Н.Н. Усачев установили в нем ряд архаических правовых норм по сравнению с договором 1229 г.;[112] 2) по свидетельству Генриха Латвийского, договор между Ригой и Смоленском был заключен в прямой связи с битвой на Калке (31 мая 1223 г.). Хронист, действительно, пишет, что «король смоленский и король полоцкий и некоторые другие русские короли отправили послов в Ригу просить о мире. И возобновлен был мир, во всем такой же, какой заключен был уже ранее»[113]. Последние слова показывают, что в договоре 1223–1225 гг., как и в договоре 1112 г., действительно, шла речь о торговле по Двине, однако идентичность этого договора с Договором неизвестного князя вовсе не очевидна. После обстоятельной работы В.А. Кучкина, о которой мы будем говорить, не остается, мне кажется, сомнений в том, что договор 1223–1225 гг. Генриха Латвийского до нас не дошел, как и первые два (1110 и 1112 гг.). Это был, таким образом, уже третий договор Смоленска и Полоцка с Ригой.
В рецензии на издание Т.А. Сумниковой и В.В. Лопатина смоленских грамот В.А. Кучкин дал первое обстоятельное обоснование датировки грамоты «Неизвестного князя». Он обратил внимание на отсутствие в этом договоре ряда статей, общих для договора 1229 г. (обеих редакций), а также на наличие в нем отдельных статей, лишь отдаленно напоминающих договор 1229 г. В этом «избыточном» материале автор усмотрел определенную тенденцию: в нем предусмотрен более широкий круг возможных преступлений и более высокий штраф за некоторые из них. Они назначались в гривнах серебра в отличие от договора 1229 г., где (например, в рижской редакции) упомянуты гривны кун, что, по его мнению, сравнительно поздний признак. В.А. Кучкин обращает внимание на статьи договора, где идет речь о вырывании бороды (ст. 19) об убийстве княжеского тиуна (ст. 21), и делает предположение, что они являются следствием какого-то конкретного случая — «бурных событий в Смоленске, когда княжеской администрации (…) пришлось столкнуться с проживающими в городе немецкими купцами»[114]. Все это приводит его к мысли, что Договор неизвестного князя написан позднее договора 1229 г. Пытаясь определить, какому смоленскому князю он мог принадлежать, В.А. Кучкин приходит к заключению, что употребленные в договоре термины «отец» и «брат», вызвавшие в литературе дискуссию еще в 60-х годах прошлого века, фигурируют в источнике в разных значениях: «отец» — в прямом смысле слова, а «брат» — в феодальном. Оставив без внимания вопрос о возможности такого сочетания и не подкрепив этого примерами (что следовало бы, на мой взгляд, сделать), автор определяет, что Договор неизвестного князя был заключен полоцким князем Святославом Мстиславичем вскоре после захвата Смоленска 24 июля 1233 г. (…) и до 1240 г., когда в Смоленске с помощью Ярослава Всеволодовича вокняжился брат Святослава — Всеволод. Подтверждает это предположение, по мысли В.А. Кучкина, и последняя 24-я статья договора, где сказано, что князь «ряд свой докончилъ про моуже и просвое смолняны». В противопоставлении «своих смолян» и «своих муже» он видит в последних пришлую с князем дружину (в данном случае полоцкую) и смоленскую, смолнян
