8. Нет, я не горький, я другой…
Появление на переделкинской лыжне депутата Бунимовича в ореоле ветхозаветного триумфа резко обострило мою почти залеченную досаду – и я решил взять реванш в литературе. Повесть, снова увязшая в авторских сомнениях, сразу сдвинулась и пошла. Название «Небо падших» родилось на последнем этапе и, как всегда, неожиданно, словно кто-то шепнул мне эту формулу на ухо. К весне текст был завершен. Я предпослал ему эпиграф из «Манон Леско», отлично понимая, в какой великий ряд пытаюсь втиснуться с моей историей несчастного Зайчугана и коварной Катерины.
С мая по июль 1998 года «Небо падших» печаталось с продолжениями в еженедельнике «Собеседник» – для художественной прозы, превращенной в маргинальное рукоделие, по тем временам случай уникальный. Фрагменты вышли в «МК» и «Правде», что в ту пору вообще исключалось. Писатели жестко держались каждый своей политической ватаги: автор нищего «Нашего современника» мог забрести в «Знамя», жировавшее на соросовские гранты, разве лишь в сумеречном состоянии. Однако я же еще верил, что мы можем сохранить профессиональную солидарность, широту оценок или хотя бы взаимотерпимость. Ошибся…
Тогда же «Небо падших» вышло в журнале «Смена» у Михаила Кизилова, чуть позже – в издательстве «Олма-пресс», а потом и в «Роман-газете». Осведомленные читатели изумлялись, откуда я так хорошо знаю не только малую авиацию, но и грязную закулису бизнеса. «У меня были хорошие консультанты!» – ответствовал я. После раздачи автографов (а повесть за двадцать лет переиздавали раз пятнадцать) кто-то из читателей обычно отводил меня в сторону и, пытливо глядя в мои глаза, интересовался, откуда я в таких подробностях знаю историю его шалопутной секретарши. Среди тех, кто вопрошал, был, между прочим, и бывший премьер-министр.
Ольга Ярикова в книге «Последний советский писатель» (если кто не понял, речь идет обо мне) узнаваемость моих героев объясняет так:
«Повесть “Небо падших” одна из первых обозначила в нашей литературе период первоначального накопления капитала. Давая картину “второго пришествия” капитализма в Россию, показывая характеры этого безумного обогащения, автор погружает читателя и в новую вербальную реальность, воссоздавая новый язык, которым заговорила стремительно капитализирующаяся и криминализирующаяся страна. В этом смысле задачи, вставшие перед автором, сродни тем, что решали в свое время Пильняк, Платонов, Бабель, Булгаков, Катаев… Сложность заключалась не в том, чтобы включить в текст живую тогдашнюю речь, а в том, чтобы увязать ее с устоявшимися нормами, закрепленными отечественной словесностью, в единое художественное целое. Попытки написать о новой жизни, новых социально-нравственных явлениях, оставаясь в прежней языковой реальности, привели к неудачам, несмотря на актуальные сюжеты, многих авторов-лауреатов. Достаточно вспомнить “Миледи Ротман” Владимира Личутина, “Журавли и карлики” Леонида Юзефовича, “Все поправимо” Александра Кабакова, “Андеграунд, или Герой нашего времени” Владимира Маканина, “Недвижимость” Андрея Волоса, “День денег” Алексея Слаповского… Гротескный реалист Поляков явно “переиграл” коллег…»
