Линга Шарира. Третье возрождение Феникса | страница 26
Захожу к нему в каморку, вижу такую картину: диван мягкий, столик журнальный, кальян, вискарик. На стене ковер. Все как в лучших домах Ландона и Парижу. Я зубы сжал, молчу. А сам Князь оказался маленьким, сухоньким и беззубым стариком лет шестидесяти. Сидит на диванчике по пояс голый, купола свои напоказ выставил. Весь в татуировках, с ног до головы. В руке сигаретка. Руки слегка подрагивают. Холуев прогнал, чтобы с глазу на глаз потрепаться. Это он так свою смелость мне демонстрировал.
— Что, — говорит, — волчара, наделал ты делов?
Ну, я головой кивнул согласно. А чего возражать, если прав старикан, действительно пыли я много поднял.
— Мы парнишку твоего под защиту взяли, — сказал Князь, — черные надоели всем. Ты простым ворам доброе дело сделал. Можно сказать, помог. Самых отъявленных уложил. Остальных менты убрали, от греха подальше. Дышать легче стало. А мы добро помним. Может нужно чего?
Я отрицательно покачал головой.
— Одного не могу в толк взять, — чешет репу Князь, — что ты такое, Волк? Как ты превратился в зверя?
Ну и не сдержался я, Петрович, рассказал ему тогда все. И про Афган, и про плен. И про то, как меня наши отбили, полуживого, с гнойными язвами и безумным взглядом загнанного зверя. И про то рассказал, как после госпиталя вышвырнули меня из рядов с лишением звания и всех привелегий. Про поездку на заработки в первопрестольную рассказал. Как на дороге корячился, вдыхая раскаленный асфальт. Все рассказал, только про отряд наш умолчал. Ни к чему зэку лишняя информация…
А когда выговорился, опустил голову, сижу и жду окончательного приговора. И почему-то мне все равно, что дальше будет.
А Князь репу почесал и говорит:
— Тяжелая у тебя была судьба. Иди, Волк, иди с Богом!
И стало все как раньше. Я сам по себе, а лагерная жизнь сама по себе. Время быстро пролетело. Потом приехал Ерохин, и вот я здесь.
Глава пятая
В архиве стоял затхлый запах, пахло старой бумагой, плесенью и мышами. Полковник Самохвалов и капитан Ерохин медленно шагали вдоль бесконечного ряда совершенно одинаковых стеллажей, выкрашенных серой краской.
— Где-то здесь было, — вполголоса бормотал полковник, — ага, вот оно.
Он остановился, поковырялся в куче папок и вытащил одну на свет. Папка ничем не отличалась от остальных, обычная, казенного вида, с пожелтевшими от времени страницами, выглядывающими с краю. В верхнем правом углу обложки красовался штамп «совершенно секретно».