Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?
Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...
И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.
Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?
- Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.
- Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. - Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.
Юра улыбнулся.
- Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...
- Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...
- Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба. - ... "Каха!" (Так!)
... Все поселенцы, выбирающие себе жилье, спрашивают, сколько стоит дом, проложены ли к нему дороги, сухой ли дом, куда смотрят балконы, - на юг, на север? А будущий поселенец Юрий Аксельрод, прежде всего, выясняет, что было на этой земле раньше? Тридцать лет назад? Пятьдесят лет назад? "Кабланы" искренне недоумевали: да какая тебе разница? "Странный покупатель!" Рав Бенджамин уже слыхавший о "странном покупателе" в поселениях, заметно обрадовался русской пословице "по одежке протягивай ножки", с которой Юра явился к нему; дал своему новому программисту телефоны поселений, расположенных, как он сказал, в чисто еврейском месте. Правда, лучшее из них было неподалеку от воинственной Рамаллы. Юра взял телефон с недоверием: какое еще "еврейское место" под Рамаллой, мусульманского гнездовья, куда и не сунешься...
